Московская Сретенская  Духовная Академия

О том, как православная вера, воспринятая от родителей в детстве, помогла пройти войну и помогает жить и восстанавливать порушенные святыни в мирное время, рассказывает в беседе со студентами Сретенской духовной семинарии ветеран Великой Отечественной войны, насельник московского Донского монастыря Василий Алексеевич Попов.

– В Донском монастыре я с момента его передачи Церкви. И такова была, вероятно, воля Божия. А получилось вот как. Когда в 1991 году архимандрит Агафодор (Маркевич) принимал монастырь, у него ни денег не было, ни работников, а восстанавливать обитель-то надо. Он и попросил меня помочь. Я работал тогда в Троице-Сергиевой лавре. Но помочь отцу Агафодору сразу согласился. Да так и остался у него. Поживу какое-то время, потом съезжу домой, в Нижний Новгород, и опять в монастырь вернусь. До сих пор тут тружусь. Так было Богу угодно.

– Жизнь ваша с самого детства была связана с Церковью?

– Да, семья наша была православная. Отец был глубоко верующим человеком. Он служил в почетных войсках царя Николая в Кронштадте, из рук отца Иоанна Кронштадтского причащался. Привез со службы книги батюшки Иоанна, Библию дареную, с печатью командира роты. Так что православное воспитание у меня от родителей.

А когда пошел в армию, то и тогда никогда креста не снимал. Правда, в армии я его не на шнурке носил, а в приполочке, в рубашку подшил. О том, что я был верующим, знали. И дразнили меня, некоторые даже упрекали. Все это пришлось перенести. В армии я старался помогать другим и много молился – молился Александру Невскому, Димитрию Донскому, Георгию Победоносцу, Илии Муромцу.

– Где вы служили?

– Меня призвали в войска НКВД, пограничные. Службу проходил в Карелии. И победный май 1945-го встретил в Калевальском районе. Это на востоке Карелии.

– Сколько вам было лет, когда призвали в армию?

– Меня призвали, мне еще 17 годов не было. В 1942-м.

– Помните свой первый бой?

– Помню. Мы только построили землянку, а ее тут же разбомбили, и меня завалило. У меня был ручной пулемет Дегтярева. А тут танки идут, за ними пехота. Я отстреливался, а сам думаю: все, сейчас или приколют, или в плен схватят. Ребята прибежали меня вытаскивать, а у меня ноги зажало… Дня три я потом только ползал. Ничего, отлежался. И снова «Вперед!» – форсировать речки.

Помнится и такой случай, уже на другой заставе. Нас было 18 человек, 11 ушли в ночную смену в наряд караульными. Вдруг подошли немцы – батальон в 250 человек. А нас всего семеро! Ну, думаем, сейчас всех тепленькими в плен… Сдаваться не хотелось, и завязался неравный бой. А наши товарищи, те, что ушли на охрану границы, как раз возвращались. Слышат: трескотня пулеметная. Ускорили шаг и на немцев с тылу. Трупами немцев чуть речку не запрудили. Они – бежать, мы – в погоню. Догнали, взяли в плен командира, и только документы у него забрали, душа его в мир иной отошла.

В этом районе много боев было: не хотелось Гитлеру уходить отсюда. А мы его уже подпирали. Приходилось форсировать речки, а вода уже холодная была… Всякое переносить приходилось. Вот однажды меня вместе с пулеметом с сопки сбросило, да вниз головой. Шейный позвонок изуродовал, плечо разбил, из глаз искры.

Боевые травмы до сих пор беспокоят: то плечо, то ноги…

– У вас много боевых наград. Когдао получили первую?

– Первую награду получил в 1944-м – орден Красной Звезды. Но вручили мне его позднее, после победы. Всех наград у меня – уже точно не помню – около тридцати. Был представлен также к ордену Славы, но так его и не получил. Видимо, по той причине, что церковных тогда ограничивали в представлении к наградам – был такой уклон.

– Что помогало переживать ужасы войны?

– Я особенно не скорбел. Если умирать, так я считал: умру за православную веру. Бог меня хранил, потому что я не только крест на себе носил, но и молился. Святых знал, им молился, чтобы Бог сохранил и помог одержать победу.

– Что особенно тяжелым было на войне?

– Переправы через реки. Вот переправа через речку Супосальму. Кому-то необходимо лезть в воду, чтобы перебросить веревку. Ну, я быстро разделся догола – и давай! Накупался, конечно. Не все так могут. Я как-то ничего не боялся: твердо знал, что меня Бог сохранит. А бывало много всякого.

Надо сказать, что и когда немца уже выгнали с нашей территории, то война еще продолжалась, ведь надо было и границу охранять, и заново все строить.

Вот пришли мы на заставу – а там ни печки, ничего, все надо своими руками восстанавливать. Был однажды случай. Стояли мы возле озера и остались без продуктов. Ребята сели в лодку и отправились за провизией. Вдруг поднялась сильная буря и не утихала в течение четырех дней. Ну, все, думаем, погибли ребята, а они пристали к берегу и переждали ненастье в лесу, а потом, когда буря прошла, получили продукты и вернулись к нам на заставу. Было много переживаний. Но общее настроение было такое: удержать закрепленную победой границу, и мы ее держали, как бы ни было трудно.

– Удавалось переписываться с семьей?

– Переписываться, конечно, трудно было. То бумаги не было, то карандаша. Найдешь где-нибудь в деревушке, которую освободили, книжку – а там все раскидано, растоптано, – и первый листок книги, непропечатанный, забираешь и на нем пишешь, потом сворачиваешь треугольником и отсылаешь. Письма доходили.

– А сохранилась переписка, фотографии военных лет, отца?

– Переписка не сохранилась, столько времени прошло… Есть фотография отца с товарищем и одна фотография, на которой он один. И небольшие военные где-то сохранились.

– Василий Алексеевич, чтобы защищать Родину, безусловно, нужно быть мужественным и отважным. Скажите, какие на вашей памяти остались героические подвиги наших воинов?

– Героические подвиги… Их не только не опишешь, но и не охватишь. Героический подвиг Александра Матросова, например. Он закрыл амбразуру своим телом. Этот подвиг 250 раз повторялся. И подвиг героев, которые ставили знамя на рейхстаге, тоже не первым был. Только пойдут ставить – или на смерть идут, или стяг перешибут. Даже у самого Егорова с Кантарией, когда они водружали красный флаг над рейхстагом, и то в стяг осколок попал. И такие подвиги, как подвиг Зои Космодемьянской, тоже у многих были.

Или вот в галерее висит портрет одной монахини…

– В какой галерее?

– В галерее Шилова. Ее написал Шилов Александр Максимович. А монахиня, так она семнадцать раз пересекала границу в разведку. А теперь она в Пюхтицком монастыре, на подворье. А какие подвиги были у наших танкистов и летчиков! Летчик Попова Надежда Васильевна за войну 870 вылетов сделала на самолете. Были случаи вылета без парашюта – это большой риск.

– Каково было духовное состояние на фронте? Церковь заботилась о военных? Встречались ли священники на войне и при каких обстоятельствах?

– Священников я не встречал на войне. Не было их тогда у нас, одни упреки были. И когда открыли церкви, все еще усмехались. Но сразу почувствовалась поддержка. А когда поняли, что на самом деле Бог есть и помогает, тогда стали относиться по-другому. Как-то читал я рассказ одного капитана: идет он, вдруг останавливается, как будто что-то кольнуло: стой! не ходи! Смотрит – нитка-проводок, а рядом мина. Шагнул бы еще полметра – все, капитана не стало бы. Он был неверующий, партийный. Ладно. Ну, это, может, случайность. Вызвали саперов, все убрали. Далее продолжает он свой рассказ: были вдвоем, вдруг начался налет самолетов, а тут окопчик рядом, приспособились. Товарищ его говорит: «Надо перейти в другое место», а капитан в ответ: «Я отсюда никуда не пойду». Тот ушел и замаскировался где-то в другом месте. Самолеты пролетели, пробомбили, простреляли… Капитан встает: «Вставай, – говорит товарищу,– пролетели». А тот молчит. Он снова: «Пойдем, нечего тянуть!» Подошел – а тот мертвый… «Чувствую, Бог все-таки есть», – рассказывал потом. Еще был с ним такой случай. Стояли в лесу, и была передышка. Он пошел прогуляться. Смотрит: разведчики, человек двадцать, отдыхают. Спиртное у них нашлось, пригласили: «Давай вместе с нами!» А у него желания не было. Но налили все-таки немножко, попробовал и говорит: «Да у вас это не водка». И пить не стал, ушел. А наутро объявляют: 25 человек отравились. Насмерть. Тут-то он понял: воистину Бог есть! Что его кольнуло не пить? Все погибли, а он жив.

– Василий Алексеевич, скажите, каково военному человеку вернуться в русло мирной жизни?

– Тогда было тяжело, всего не хватало: и материалов, и продуктов. Да и жилось, откровенно говоря, тяжело. И войну в то время ждали: каждый год на переподготовку таскали.

– После победы?

– Да, порядок был такой. Все были на боевом посту. Министерство обороны требовало: все отдай – не греши. Готовились. Обстановка на самом деле была ненадежная. Американцы какие помощники? Второй фронт открыли, когда мы Бельгию почти взяли; только тогда они нам студебеккеров изношенных дали. Обстановка была нелегкая, жилось незавидно.

– Расскажите, пожалуйста, как сложилась ваша жизнь после войны.

– После войны я получил паспорт. Паспортов тогда в деревне не давали, но мне, как фронтовику, паспорт выдали. Я устроился в промысловую кооперацию. Проработал там пять лет. Работал заведующим складом, начальником красильного цеха, техноруком, заместителем производства. Потом направили учиться в институт, а после окончания учебы, в 1954 году, сменил место жительства и уехал в Войковский район, на Волгу. Место хорошее, монастырь на левом берегу – он, конечно, тогда закрыт был. Церквушка была действующая, хорошая, не разбитая, и народу много. Там я стал работать шофером. Проработал 25 лет в леспромхозе и оттуда переехал в Подмосковье, в Александровский район. Тогда я и стал работать в лавре. В 1979 году.

– Вас в Донской монастырь позвал архимандрит Агафодор (Маркевич). Вы с ним в лавре познакомились?

– Да, в лавре. Это было в 1979 году. Я работал столяром, у меня была мастерская под трапезным храмом. Отец Агафодор пришел туда сбить ящичек для посылки, а у нас как раз обед был. Так он все сам и смастерил. Вот так и познакомились. Потом он был настоятелем домового храма в патриарших покоях. Меня туда часто направляли.

– А какое было ваше первое послушание в Донском монастыре?

– Я выполнял столярные работы. Надо было в церковь и киоты делать, и престол в первую очередь поставить, и аналойчики. Дел – хоть разорвись, а материалов нет. Бывало, с батюшкой придешь – пообещает директор, а там охрана с автоматом стоит: попы приехали. Потом уже начальник выпишет теса 10 кубометров, а из них он девять – себе на дачу, а кубометр заплесневелых – нам. Вот такие случаи были. Восстанавливать было тяжело. Завалы, пол западет, кровля провалена, мусор везде, у стен кучи железок, кирпичей, всяких отходов… Музейщикам деньги отпускают на восстановление, они их прогуливают, а делать ничего не делают: трубы проржавели, вода течет, печки все развалены. Такая была обстановка.

Но монастырь, конечно, рос. Рос не по дням, а по часам. Отец Агафодор – человек находчивый, обходительный. У него подход к людям был. Даже с воинскими частями связи установил.

– Потому что хожу еще строевым шагом. В который раз отчеканишь. У меня по строевой всегда было отлично, отметка безупречная. Так что форму придает строевая выправка, и я в такой форме с военных лет.

Сейчас мне 85 лет, доживу до декабря – будет 86. Родился я в день Николая Чудотворца, 19 декабря. А 14 января – день ангела, в старый Новый год.

Родился я в Новгороде в 1924 году, в деревне. Помню, как говорил маме: «Слушай, мам, подожди рожать, холодно, давай до мая месяца». А она говорит: «Нет, там жарко тебе будет, ты сейчас не тужи, встанешь еще на лыжи». А я лыжник, по всем крышам лазил на лыжах, был чемпионом района по лыжному спорту.

– Большая была ваша семья?

– Нас родилось 11 человек, но дети умирали младенцами. А одна сестра умерла подростком. Тогда война была. Надо было лен сеять, а семян нет, и за 35 километров посылали в район в Кувернино привезти семян на посев. Хочешь не хочешь, а пуд семян принеси. Ну, собрались и пошли, а еще снег местами был, местами вода шла, низина, через воду надо было проходить. А шли босиком. Вот сестричка простыла, слегла с воспалением легких и скоро умерла.

– Расскажите, пожалуйста, еще о своей семье.

– Я говорил уже, что отец мой служил при императоре, в почетном полку. У царя Николая был Преображенский и Семеновский полки. Он служил в Семеновском. А дедушку своего я не помню, но память в семье о нем оставалась. Он был очень религиозный человек. Тогда единоличные хозяйства были. Вот уберут урожай, сложат снопы в деревянные сноповки или скирду, так если он сложит снопы, то мыши их не трогали. Перед тем как идти на эту работу, он моей маме говорил: «Маша, топи баню, дай мне чистое белье». Одевался и уходил заниматься этим делом. Сложит снопы – всю зиму пролежат, мыши не тронут. Вот такой был человек.

Был однажды случай. Надо сказать, что раньше, когда земли не хватало, то в лесах выжигали места для посевов. Земля хорошая, рожь росла хорошо. Вот он как-то разжег огонек, и занялся пожар – дело летом было. Стал ветками хлопать – ничего не получается. Что делать? Пожар не потушить – воля Божия. Встал наш дедушка на колени и начал молиться: «Господи, помоги! Если лес сожгу, накажут строго…» Тут откуда ни возьмись – ни грому, ни тучи, ни грозы – как ливанул дождь, все потушил. Вот какие люди были. Вот какая вера была.

Еще брат у меня есть, прошел Финскую, Отечественную, Японскую войны, старший сержант. Сын у него отслужил в Кремле, носил знамя почетное. Все верующие тоже. Старшая сестра 50 лет простояла в церкви псаломщицей. Первый альт у нее был – гремел. Митрополит Николай хорошо ее знал, он даже у нас ночевал, на моей койке спал. Митрополит Николай и умер у нас в Нижегородской епархии

– А как семья пережила голод в войну?

– А так: с полночи вставали за хлебом. Давали на семью: если семья большая – каравай, а если поменьше, то полкаравая. В магазине давали. Холодно и голодно было, но, откровенно говоря, свой участочек был, сажали картошку. Все равно не так, как на фронте, где смерть в глаза смотрела.

– Что бы вы могли посоветовать нашей нынешней молодежи, как нужно строить свою жизнь?

– Что им можно сказать?.. Ну и молодежь пошла! Но таких все же мало, большинство, можно сказать, умные ребятишки. Я вот в школу воскресную хожу, с ребятами говорю, рассказываю им. И в воинской части выступал. Ребята есть умные, верующие, так что осуждать и говорить, что теперешнее поколение никуда не годится, нельзя. На них можно положиться. Не на всех, но много надежной молодежи.

Что им можно посоветовать? Учиться надо. Но учиться надо так, чтобы переучкой не быть. Ведь можно как набить голову за десять лет!.. Попробуй стукни десять раз по голове – шишка вскочит.

А еще вот что я бы сделал: поехал учиться за границу – ангела-спутника, но обратно – паспорт в Россию недействителен, уматывай назад, там работай. Потому как там ты против России настроился. Надо чтобы учился дома, и работал, и служил Отечеству, стал тем, на кого выучился. У нас дураков нет, наши преподаватели хорошие, умные.

– Мы знаем, что вы пишете стихи. Прочтите ваше любимое, пожалуйста.

– Давайте я прочту то, которое давал отцу Тихону (Шевкунову).

– А вы давно с ним познакомились?

– Давно, еще в Донском монастыре. Но он в монастыре недолго был, а пришел в начале 1990-х, точно не помню когда. Принял монашество, трудился, молился. Помню случай: прислали в монастырь бумажную икону из Америки, Донскую икону Божией Матери. Она была очень большого размера и поэтому состояла из четырех частей. Необходимо было приготовить фанеру и рамку для иконы, склеить и поставить на Большой собор. И это послушание мы выполняли вместе с отцом Тихоном, был он тогда уже экономом монастыря. А другой раз, бывало, идешь зимой в столярку, а он, худенький такой, снег раскидывает у трапезной… Трудолюбивый и талантливый был и для монастыря немало сделал.

Но вот стихотворение «Всю войну прошел в семь лет…» Почему в семь лет? Потому что меня в 1941-м призвали на защиту Отечества: я копал противотанковые рвы; а потом, в 1942-м, уже в НКВД, а вернулся в 1949-м.

Всю войну прошел в семь лет,
Ел скудный хлеб и овощи,
Не снимал бронежилет –
Крест, живые помощи.
Не брала меня картечь:
Носил броню надежную.
Не хотелось в землю лечь.
Молитву пел не сложную:
Христе, спаси Святую Русь
И веру православную,
Сам умереть я не боюсь,
Приму кончину славную –
В пустыне вопиющий глас.
Бог услышал и Русь спас,
Спас меня, теперь пою,
Молитву к Богу пролию.
Святая Русь, красавица,
Славно бо прославися.
Славно бо прославися.

– Вы давно пишете стихи?

– С войны еще. На привале смотришь: мальчишка головенку-то повесил. Прочел стишок – повеселел. Еще расскажешь – и совсем веселый. Еще добавил – все засмеялись. А командиру того и надо, командует: «С боевым настроением вперед! За Родину!» Напишу колючий стишок, он до Гитлера доходит. Так его проймет, что обещал меня, как и Левитана, повесить. Как тут не оценить справедливость слов классика: «Веселое сердце живет долго».

А портрет мой находится в галерее Шилова, недалеко от Кремля.