Монах Иларион (Карандеев) 12790
Что такое Церковь и кто такие пастыри? О том, как раскрывал эти понятия один из известнейших архипастырей 20 века митрополит Антоний Сурожский (1914–2003), расскажет Сайт Сретенской семинарии. Так же в статье, которую вы видите перед собой, отражен взгляд владыки на взаимоотношения мирян и священников и его мысли о роли каждого из нас в современной Церкви.Митрополит Антоний Сурожский в своих миссионерских беседах как в Англии, так и за ее пределами, в том числе, в России, часто говорил о предназначении пастыря, о призвании каждого из нас и о том, какой удивительный богоустановленный организм — Церковь. Он отмечал, что реальная Церковь, в которой мы живем, не похожа на ту совершенную Церковь, в которую мы верим. Основываясь на этом, владыка говорил: «Для того, чтобы жить в эмпирической, современной нам церкви, надо, с одной стороны, понимать, во что мы верим, в какую Церковь мы верим, а с другой стороны — принимать в учет, как историческая церковь развивалась, как она дошла до того состояния, в котором находится, и какова наша роль в том, чтобы эту Церковь, которая похожа как бы на червячок, сделать светлячком»[1].
Владыка Антоний акцентировал внимание на том, что Церковь мы понимаем как богочеловеческое общество, которое одновременно и божественно и человечно. Человеческая сторона Церкви представлена двояко: с одной стороны, это совершенный Господь Иисус Христос; а с другой — это люди, пребывающие в состоянии греховности. Воспринимать свое человечество мы должны в перспективе нашего призвания, цель которого — во Христе. Люди видят, как они далеки от этого образа, идеала, но также видят, как к нему стремиться, ибо путь человечества возможен исключительно через Господа нашего Иисуса Христа, Который уверил нас, что Он есть путь и истина и жизнь (Ин. 14, 6). Он как бы говорит нам: «Если вы будете идти Моим путем, то вы станете подлинными людьми, детьми Божиими». Божественное присутствие в Церкви, как отмечал митрополит Антоний, ощущается даром Святого Духа в день Пятидесятницы, когда Святой Дух сошел на апостолов и в их соборе заполнил всю Церковь. Никакой человеческий грех не может удалить СвятогоДуха из Церкви, но, в свою очередь, каждый из нас призван быть сосудом, в котором эта святыня могла бы находиться[2].Митрополит Антоний отмечал, что реальная Церковь, в которой мы живем, не похожа на ту совершенную Церковь, в которую мы верим.
Церковь в этом отношении — нечто непостижимо великое. Это уже Царство Божие, пришедшее в силе. Оно здесь, но в то же время оно еще должно осуществиться. Оно на земле во всей своей полноте, но каждый из нас должен его осуществить в себе или войти в его полноту. Митрополит Антоний приводил слова отца Георгия Флоровского, который говорил, что Церковь одновременно и дома, и на пути: она дома, потому что мы уже дети Божии; на пути она в каждом из нас, ибо все мы в становлении. Каждый человек вносит в историческую эмпирическую Церковь свое несовершенство. Кроме того, коллективно Церковь как историческое явление приняла на себя формы, которые ей не присущи. Это, по мысли митрополита Антония, сейчас является проблемой, которую Церковь должна глубоко рассмотреть и на которую она должна творчески отозваться[3].
Сурожский архипастырь говорил о наследии исторического периода, когда, начиная с императора Константина Великого, в Церковь стали входить элементы, которые «никоим образом не хотели бы мученичества, а хотели человеческой славы, человеческой обеспеченности, хотели быть как бы по правую руку императора»[4]. Тогда же церковные структуры начали делаться похожими на структуры империи. Появлялось постепенное расслоение внутри христианского общества между духовенством и мирянами[5]. В связи с тем, что церковное общество влилось в секулярный мир, у нас практически пропало понятие быть «как слуги для других», к чему призывал нас Христос.
В своих рассуждениях владыка сделал достаточно смелый вывод, звучащий резонансно до сих пор: «В результате этого, как мне кажется, получилось расслоение между мирянами, которые не чувствуют ответственности за Церковь и которым как будто даже говорят: “Ты только делай то, что тебе сказано, и все будет хорошо”; и духовенством, которое в результате — я скажу прямо — возомнило, что оно имеет право “руководить стадом Христовым”. А миряне — это не стадо, это живое тело Христа, и духовенство — это не вожди и не начальники, а слуги. И к этому нам надо как-то вернуться, сначала вернуться сознанием. Надо учить людей и начать с себя самого»[6].
Но владыка Антоний отнюдь не обвинял епископат и священство в увлеченности иерархическим строем Церкви, поскольку он именно священноначалие считал реальной силой для возрождения полноценной церковной жизни приходов. Своими словами владыка как бы подталкивает мирян, народ Божий, «царственное священство», к более деятельному участию в церковной жизни, а не пассивному восприятию того, что могут предложить им епископы и священники.Человеческая сторона Церкви представлена двояко: с одной стороны, это совершенный Господь Иисус Христос; а с другой — это люди, пребывающие в состоянии греховности.
Владыка отмечал, что священник или епископ поставлен ввести народ в тайну освящения мира и при этом быть готовым отдать свою жизнь, каждый день и час своей жизни тому, чтобы все вокруг было освящено[7].
Новопоставляемым диаконам и священникам владыка Антоний всегда говорил о том, что вход в алтарь храма возможен только «путем Креста», потому что Христос умер на Кресте и открыл священнослужителю доступ во«Святая святых». Владыка призывал будущих пастырей ясно понимать, что они как бы входят в Царство Божие от имени народа в качестве его представителей. Войти же в это Царство можно исключительно через Крест, а в конце концов, и через собственное распятие.
В Сурожской епархии было заведено рукополагать человека не иначе как только по народному избранию. По этому поводу в одной из бесед владыка говорил: «Мне кажется громадной ошибкой — неизбежной, большей частью, но очень несчастной, что человека готовят в семинарии или академии и потом посылают на приход, о котором он не имеет понятия, к людям, которые его не просили и не выбирали»[8]. Когда к митрополиту Антонию приходил человек, желающий быть священнослужителем, владыка прежде всего спрашивал его: «Если бы ты стоял перед Христом, как Иаков и Иоанн на пути в Иерусалим, и Христос поставил бы вопрос: готов ли ты пить Мою чашу, готов ли ты погрузиться в тот ужас, в который Я буду погружен? — если ты сможешь от всей души, серьезно ответить: “Да, я готов!” (слово “могу” ты не можешь сказать; хотя бы “готов” — милостью и силой Божией, которая в немощи совершается), тогда можно думать о рукоположении, иначе нельзя вообще этот вопрос ставить. Поэтому иди домой и переживи это, пока не сможешь серьезно, вглубь сказать: “Да, я знаю свою немощь, но я знаю силу Божию, я знаю, что Бог меня действительно зовет”»[9].
Митрополит Антоний никогда не отправлял священнослужителя на приход, где прихожане не хотели принимать этого человека, и объяснял это на примере диаконского служения: «Диакон, — говорил владыка Антоний, — технически является мирянином, в том смысле, что его хоронят как мирянина. Что же это значит? Это значит, что он в алтаре будет представителем всего народа, он, если можно так выразиться, “мирянин в священном сане”. А “мирянин” это не человек, который не священник, который как бы низшего сословия. “Мирянин” (от греческого слова laos) — это член народа Божия. В этом смысле и священник, и епископ остаются мирянами — не мирскими людьми, а именно мирянами. И поэтому, когда человек выбран, он посылается в алтарь… и как бы в знак того, что весь народ принят Богом, один из его членов или несколько участвуют в богослужении в алтаре. Когда диакон выходит говорить ектенью, он молится от себя, но он зовет весь народ молиться церковной молитвой, и потому что он принадлежит этому народу, он не извне его зовет, он говорит: “Помолимся!”, а не “Помолитесь”. Это мне кажется очень важным»[10].Сурожский архипастырь всегда отмечал, что стать священником — это не честь и преимущество, а служение. Пастырь становится слугой, а не начальником, помня слова Христа: Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом (Мф. 20, 26).В связи с тем, что церковное общество влилось в секулярный мир, у нас практически пропало понятие быть «как слуги для других», к чему призывал нас Христос.
Митрополит Антоний в одной из бесед отмечал: «У нас в течение столетий получился сдвиг. Епископ и священник заняли высокое положение в иерархии, тогда как на самом деле, как отец Софроний [Сахаров] мне раз сказал, Церковь — это пирамида вверх дном, то есть тот, кто является епископом или священником, на самом низу должен им быть, на нем как бы строится Церковь. И мы в какой-то мере потеряли это сознание народа Божия, то есть мирян как людей несвященного сана, а как Тела Христова. У апостола Петра сказано: Вы — род избранный, царственное священство…(1 Петр. 2, 9). А на что избранный? Мы избраны не потому что мы такие замечательные, а потому что мы Ему поверили, а Он нам доверил спасение мира»[11].
Каждый, кто принял рукоположение, будь он диакон, священник или епископ, — это человек, который призван освящать мир, если необходимо, даже ценой своей жизни. Поэтому и миряне названы священством, так как тоже призваны освящать мир. И каждый, кто падает на поле битвы на земле, остается бессмертным в вечности. Следовательно, связь между народом, диаконами, священниками и епископами должна быть очень тесной; они должны составлять одно тело, в котором каждый высполняет свою роль. При этом единая для всех задача — «весь мир освятить, то есть вырвать из плена зла и отдать Богу»[12].
Сегодня христиане, а особенно пастыри Церкви, посылаются на проповедничество «как агнцы к волкам». В таком положении Бог оценивает не только наше величие. Он ценит и нашу немощь, которая делает, что может и чего не может. Здесь во всю мощь проявляются слова Господа, обращенные к апостолу Павлу: Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи (2 Кор. 12, 9).Миряне — это не стадо, это живое тело Христа, и духовенство — это не вожди и не начальники, а слуги.
Такова жизнь: чем глубже мы осознаем наше бессилие и всю надежду возлагаем на Бога, делая себя проводниками Его воли, тем реальнее Божественная сила приходит в мир и творит чудеса вокруг нас, помогая нашим ближним и утешая окружающих нас людей[13].
Одним из важнейших моментов пастырского служения является проповедь Христова Евангелия. Это апостольская миссия, которой священник, наряду с душепопечением, должен уделять значительное место в своей жизни.
Владыка всегда призывал пастырей проповедовать, а не молчать. Он приводил в пример слова апостола Павла, который восклицал: Горе мне, если не благовествую! (1 Кор. 9, 16); и в другом месте: Ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать... (1 Кор. 1, 17).
Митрополит Антоний подчеркивал, что проповедник должен говорить о том, что является его опытом Бога. Владыка призывал будущих пастырей готовиться к проповеди всей своей жизнью. Задачу каждого (епископа и священника) он видел именно в живом слове: «Нужно дать человеку Божественную жизнь через животворное слово и животворные таинства, апотом помочь ему осознать, чем он обладает, и раскрыть перед ним всю глубину этой жизни в Боге»[14].
Будучи почетным доктором богословия четырех высших учебных заведений, митрополит Антоний шутя говорил о себе: «У меня только один настоящий докторат — по медицине; все остальные — фальшивые»[15]. Он всегда подчеркивал, что не является профессиональным богословом, но ведь и богословие не есть профессия. Богословие — это призвание, служение, образ жизни. Богослов — тот, кто умеет молиться, кто находится в постоянном общении с Богом. Владыка Антоний имел семидесятилетний опыт молитвы, богообщения и служения людям, пятидесятилетний опыт священства, сорокапятилетний опыт епископского служения. На этом поистине уникальном опыте и основывается его богословие, которое поэтому и является столь необходимым не только тем, кто уже несет свое пастырское служение, но и тем, кто к нему готовится.
Апостол Павел в своем послании к филиппийцам говорил:Для меня жизнь — Христос (Флп.1, 21). Владыка Антоний признавался, что часто задумывался, что бы это значило. «Мы же знаем: когда мы кого-нибудь любим, или одержимы какой-нибудь страстью, или что-то нам так дорого, что мы всё готовы отдать ради этого, это значит, что то или другое является нашей жизнью. Это может быть наука, это может быть богословие, это может быть семья, это может быть гордыня — что угодно, что нас держит в своей власти; вот с такой непреодолимой силой должны мы быть держимы Христом. Он должен быть для нас, стать для нас, на всю жизнь и на каждое мгновение, сколько у нас хватит духа, и веры, и силы, всем содержанием, подобно тому, как возлюбленная делается содержанием жизни любящего, как мирской человек может всю свою жизнь, вплоть до смерти своей, отдать идее или труду, которым он посвятил жизнь. Всё, что Христово, должно быть наше, всё же, что как бы свидетельствует, что Он напрасно жил, напрасно умер, должно стать для нас не только чужим, но ужасающим, и тогда — да, жизнь наша будет Христос»[16].Церковь — это пирамида вверх дном, то есть тот, кто является епископом или священником, на самом низу должен им быть, на нем как бы строится Церковь.
Мы встречаемся с Богом тогда, когда Он нас призовет. Спаситель нам сказал: Стучите, и отворят вам (Мф. 7, 7). И мы можем стучать, порой долго, потому что Господь отворяет тогда, когда мы действительно готовы для встречи[17].
Каждый, принимая Крещение, должен умереть ко всему, что недостойно человеческого призвания, что недостойно Бога, ставшего человеком. Всякий из нас призван, по слову апостола Павла, носить в плоти своей мертвость Господа Иисуса Христа. Это значит — соединиться со Христом и в Его крестном пути, и в Его победе над грехом. Апостол Павел просил Господа дать ему силы так жить. И Спаситель ответил ему: Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи (2 Кор. 12, 9). Эта немощь заключается не в трусости или нерешительности, а в гибкости, прозрачности, чистоте, правде, которая позволяет Богу действовать через человека[18].
«Пастырство — не ремесло, не техника, не руководство, не властвование, а именно ласковое, жертвенное служение, — так характеризует его владыка Антоний. — Пастырство не знает дня и ночи; нет такого момента, когда человек не имеет права страдать, не имеет права быть в нужде, потому что пастырю пришло время отдыхать или он занят собой.Нет такого времени! Потому что если моя паства — моя семья, если они родились вокруг меня, если они — мои дети, то как же я скажу своему родному: “Ты перестрадай, а когда у меня будет время, я позабочусь о тебе”. Так же нет такого времени, когда молитва пастырская может престать. Нельзя сказать человеку: “Ты так давно болеешь, я тебя все реже, реже поминаю, я устал от твоей болезни, от твоего горя, от твоего тюремного заключения, от того, что все у тебя не ладится и не спорится”. Разве это возможно, разве мы так относимся к сестре, к матери, к отцу, к брату, к невесте? Нет, не так!»[19]
Старец говорил, что подлинная мера пастырства — «нежное, глубокое, вдумчивое, кровное соотношение; и оно кровное на самом деле, потому что мы действительно одна семья и одно тело, это не только богословское утверждение. Если это не так, тогда вообще все, что мы говорим о крещении, которое нас делает живыми членами живого Христова тела, — ложь; если это не так, тогда то, что мы говорим о причащении Святых Тайн, о приобщенности Телу и Крови Христовым, которая нас делает единосущными, единокровными со Христом, — ложь. А если не ложь, то надо делать прямые, беспощадные иногда для себя выводы: каждый человек мне брат, сестра; он Богу так дорог, что Бог за него Сына Своего Единородного отдал; он Христу так дорог, что Спаситель всю Свою жизнь и всю Свою смерть отдал для того, чтобы этот человек, который мне по человечеству не нравится, жил, воскрес, вошел в Царство Небесное, стал моим братом. Это реально, и пастырство — в этом»[20].«Пастырство — не ремесло, не техника, не руководство, не властвование, а именно ласковое, жертвенное служение», — так характеризует его владыка Антоний.
В духовном облике митрополита Антония с достаточной очевидностью соединяются врач душевный и врач телесный. С этим связано и его понимание Церкви и пастырства, основанного не на авторитарном руководстве, но на уважении и благоговении к человеку как к образу Божию, что дает великий творческий импульс, который приносит и будет приносить добрые плоды.
Монах Иларион Карандеев
[1] Антоний, митрополит Сурожский. Церковь. — Киев: Пролог, 2005. — С. 48.
[2] Макаров И. Митрополит Антоний Сурожский. О значении православного пастырства // София. 2004. № 3. — С. 6.
[3] Антоний, митрополит Сурожский. Церковь. — Киев: Пролог, 2005. — С.216.
[4] Там же. С. 217.
[5] Там же.
[6] Там же. С. 218.
[7] Там же.
[8] Антоний, митрополит Сурожский. Пастырство. — Минск: Издательство Белорусского Экзархата, 2005. — С. 81.
[9] Там же.
[10] Там же. С. 82.
[11] Там же. С. 83.
[12] Там же. С. 84.
[13] Макаров И. Митрополит Антоний Сурожский. О значении православного пастырства // София. 2004. № 3. — С. 8.
[14] Там же. С. 9.
[15] Иларион (Алфеев), иеромонах. Православное богословие на рубеже эпох. — М.: Дух и литера, 2002. — С. 181.
[16] Антоний, митрополит Сурожский. О встрече. — Клин, 2004. — С. 55.
[17] Антоний, митрополит Сурожский. Человек перед Богом. — М.: Паломник, 2001. — С. 56.
[18] Антоний, митрополит Сурожский. Любовь всепобеждающая. Проповеди, произнесенные в России. — М.: Крутицкое патриаршее подворье. Общество любителей церковной истории, 2001. — С. 259.
[19] Антоний, митрополит Сурожский. Пастырство. — Минск: Издательство Белорусского Экзархата, 2005. — С. 16.
[20] Там же.