Московская Сретенская  Духовная Академия

Протоиерей Владислав Цыпин 10.04.2014 24743

В 1999 году в московском Сретенском монастыре была открыта духовная школа – Сретенское высшее православное училище, преобразованное затем в духовную семинарию (магистратуру). В этом году она отмечает свое 15-летие. Накануне юбилейного года семинария переехала в новое здание. О духовном образовании, «семинарских стенах», важности той атмосферы, в которой идет обучение, мы беседуем с преподавателем Сретенской духовной семинарии профессором протоиереем Владиславом Цыпиным.

– Отец Владислав, скажите, пожалуйста, с какого времени вы преподаете в духовных школах?

– С 1984 года. Рекомендовал меня один мой хороший знакомый, студент Духовной Академии, тогда временно преподававший в ней. Раньше иногда бывало так, что студенты 5-го курса привлекались к преподаванию. И меня приняли, решили посмотреть: смогу или не смогу. Тогда как раз готовилось празднование 300-летия основания Академии. В связи с этим собирались издать сборник «Богословских трудов», специально посвященный истории Академии с 1685 по 1985 год. По нынешним временам, когда столько самых разных церковных изданий выходит, это перестает восприниматься как какое-то большое церковное событие. А тогда фактически вся Академия, по крайней мере, преподавательский состав был сконцентрирован вокруг этого. И бывший тогда проректором (он им и теперь является, только сейчас много разных проректоров, а тогда он был один единственный) профессор Михаил Степанович Иванов, с которым я беседовал, попросил меня, увидев, что у меня есть кое-какие богословские знания, написать статью о границах Церкви.

Я ее написал, и она была опубликована. Прочитав эту статью, бывший в то время ректором епископ Александр (Тимофеев) сделал некоторые заключения относительно возможности моего участия в преподавании в Академии. Дело в том, что у меня в этой статье значительная роль в аргументации по поводу границ Церкви отводилась канонам. Обычно эта тема рассматривается более умозрительно, догматически-богословски. Мне же более твердой почвой для рассуждений на эту тему представлялось содержание канонов. Владыка, увидев такой мой подход, поставил меня преподавать каноническое право. Правда, в начале была только вакансия преподавателя русского языка, поэтому полгода я преподавал русский язык. В следующем году я уже стал преподавать историю Русской Церкви, а приблизительно через год и церковное право.

– Отец Владислав, расскажите, пожалуйста, как складывалась ваша научная биография?

– Если говорить о серьезной научной работе, то она началась, когда я стал преподавателем Академии. Первое образование у меня филологическое, университетское. В студенческие годы я делал доклады на конференциях, но так случилось, что после окончания университета в аспирантуре не было места, а потом, через год, меня призвали на 2 года в армию. Так что пока я не поступил преподавателем в Духовную академию и семинарию, я фактически не занимался наукой. Я тогда просто много читал богословской литературы, еще больше церковно-исторической, и с огорчением отмечал, что история Русской Церкви ХХ века, которая была бы вполне приемлемой, до сих пор не была написана. Случилось это главным образом потому, что в наших официальных церковных изданиях в советское время нельзя было воспроизводить реальную историю Церкви XX века.

Полноценные научные исследования тогда могли относиться лишь к досинодальному периоду, даже о XIX веке трудно было писать относительно объективно. А ХХ век был и вовсе представлен лишь фрагментарными публикациями, отдельными статьями. Главная тема этого периода – гонения на Церковь – должна была выводиться за скобки, будто их не было. Я помню, что в первые годы моего преподавания, то есть еще в советское время, я понимал, что говорить студентам можно, а чего говорить нельзя. И вот, рассказывая о гонениях на Церковь в 1920-х годах, я тогда не говорил, что священников сажали, отправляли в лагеря, я говорил «увольняли» и приписывал это увольнение обновленцам, их интригам.

Так было в середине 80-х годов. С одной стороны, невозможно было в нашей официальной церковной печати, когда речь шла о церковной жизни ХХ века, называть вещи своими именами. А с другой стороны, существовала эмигрантская литература. Почти во всех своих публикациях она была очевидно антисоветской, что, конечно, естественно и понятно. Но она была и еще антипатриархийной. В ней прослеживалась такая общая линия, что после Патриарха Тихона Патриарх Сергий и его преемники предали дело Церкви, стали изменниками и выполняли указания антицерковной власти. Разница была лишь в том, что одни эмигрантские исследователи только обвиняли их, а другие авторы находили и извиняющие обстоятельства.

Когда я обратил внимание на каноническую суть проблемы, выведя за скобки внешние обстоятельства, я увидел, что критика Патриархии, которая сфокусировалась на Патриархе Сергии, была канонически не состоятельна. Поэтому я решил, что имеет смысл написать другую историю Русской Церкви ХХ века, и я ее попытался написать. Тогда я не задумывался о том, что мне делать с ней дальше; конечно, она не могла быть опубликована в нашем церковном или светском издании: хотя она и была пропатриархийной, но в ней не умалчивалась реальная обстановка, а публиковать ее где-то еще я не был готов.

– А как вам удалось в то время собрать какие-то данные о Патриархе Сергии?

– Это были сведения не архивные, они были тогда недоступны. Материалом служили труды эмигрантских и иностранных историков. Кроме того, мне были доступны материалы Собора 1917 года.

– В каком виде?

– Деяния Поместного Собора вышли в свет в 1918 году, то, что сейчас издано, – это переиздание. Материалы эти в фундаментальных библиотеках имелись, причем не в закрытом доступе, не в спецхране. Конечно, случайному читателю их разыскать было трудно, но по внутренним каталогам это было можно сделать. Материалы Собора являлись весьма надежным источником. Потом была ведь и периодика тех лет, то есть 1917-1918 годов. И нужно сказать, она обнажала весьма различные подходы к церковной жизни, что было видно также и из материалов Собора. Таким образом, была достаточно хорошая база для понимания того, что будет происходить позже. А позже церковная печать фактически прекратила существование, но оставались обновленческие церковные журналы, которые продолжали выходить до начала 30-х годов. Из них также можно было почерпнуть сведения, ведь эти издания описывали и жизнь канонической Церкви, с которой обновленцы боролись.

Работы, с которыми я знакомился, безусловно, требовали определенной оценки. На поверку оказалось, что наиболее объективными были работы инославных авторов: англичан, немцев, то есть исследователей англиканского и лютеранского исповедания, которые писали о нашей Церкви. Они не были вовлечены в споры поминающих и не поминающих митрополита Сергия, они обо всём этом знали, но немножко сторонним взглядом на это смотрели. И это было более объективно, чем полемическая литература русской эмиграции. Таким образом, получалась более или менее панорамная картина, подкрепленная достаточным количеством материала.

– И когда вы издали свое исследование?

– Первая публикация «Истории Русской Церкви» была сделана наскоро по тому материалу, который я, извлекая из написанного, давал студентам в позднее советское время, когда еще нельзя было рассказывать обо всём.

– А в каком издании состоялась ваша первая публикация?

– Отдельные статьи выходили в Журнале Московской Патриархии. Потом, когда вся идеологическая цензура рухнула, в 1994 году появилась возможность издать небольшую книгу по истории Русской Церкви ХХ века. Речь шла об учебнике. Но для учебника не подходили те обширные сведения, которые мной уже были собраны, но не подготовлены к печати. Поэтому пришлось ограничиться теми наработками, которые я предлагал вниманию студентов. Для подготовки текста к печати мне дали срок в 2 недели. В столь ограниченное время сделать какую-либо фундаментальную переработку возможности не было, я смог только наскоро отредактировать рукопись и отдать ее в печать. Поэтому учебник 1994 года по большей части строился на прочитанных мною лекциях, и основой их было то, что я читал еще в позднее советское время. А уже спустя 2 года я отдал в издательство Сретенского монастыря два отдельных тома по истории Русской Церкви 20-30-х годов ХХ века.

– Это уже был переработанный вами текст?

До того, как я отдал текст в издательство Сретенского монастыря, я по рукописи читал его по радио «Радонеж». Потом один из сотрудников «Радонежа» Николай Бульчук напечатал эту рукопись на компьютере. Этот текст я и отдал в издательство. И из него были составлены те два тома.

А уже в более тщательно переработанном виде собранный материал составил 9-й том (продолжение) «Истории Русской Церкви» митрополита Макария (Булгакова). Он очень долго готовился: строился он на тех же материалах, но, с одной стороны, многое тогда можно было уточнить, продумать, с другой стороны, учитывались и замечания рецензентов.

Кроме того, есть еще один момент. Когда история доходит до наших дней, то в официальном церковном издании неизбежным образом меняется тон, он становится более официальным и менее аналитическим.

– Скажите, пожалуйста, вы учились в МДА?

– Я сдавал экзамены параллельно с преподаванием, за партой я не сидел. А если говорить о выпускной работе, то ею фактически стала та большая статья «О границах Церкви», которая была опубликована в «Богословских трудах». Надо сказать, что все три мои диссертации не были диссертациями в привычном смысле слова. Кандидатская диссертация была сделана на основе статьи, магистерской – стал курс лекций по церковному праву, а вот 9-й том «Церковной истории» я предложил уже в качестве докторской работы.

– Отец Владислав, в издательстве Сретенского монастыря летом прошлого года вышел 6-й том вашей «Истории Европы: дохристианской и христианской». Расскажите, пожалуйста, об этой книге подробнее.

– Она тоже выросла из преподавания. Когда в Академии ввели специализацию, в программу для церковных историков решили включить «Всемирную историю». Потом посчитали, что при ограниченности часов это будет очень бегло, ведь необходимо будет охватить и историю Китая, Индии, мусульманского мира. Решили ограничиться историей Европы и стали искать преподавателя. Но университетские преподаватели – как правило – специалисты более узкого профиля: медиевисты, античники. И тогда этот курс был предложен мне.

А раз я взялся преподавать, то, как и в случае с каноническим правом, с историей Русской Церкви, пришлось писать лекции. Первый год преподавания, как я обыкновенно это делаю, я готовил конспективное изложение материала, которое как-то развивал на лекциях, а уже ко второму году начинал писать текст самих лекций. Из них и выросло это издание.

– А появляющиеся на сайте семинарии, статьи по общецерковной истории тоже основаны на курсе лекций?

– Да, это тоже из материалов, посвященных истории Европы. Церковным аспектам в этих материалах уделяется большее, чем это принято обычно, внимание. В результате получаются целые главы, посвященные именно церковной истории. Такие главы вполне подходят для сайта Сретенской семинарии в качестве отдельных статей. Кроме того, эпохи святого Константина и святого Юстиниана являются ключевыми вехами не только церковной, но и всеобщей истории. Сначала был подготовлен и опубликован материал об эпохе Константина Великого, он назывался: «Святой император Константин и его эпоха», а сейчас на сайте  публикуется изложение истории правления святого Юстиниана.

– Отец Владислав, скажите, а принятие священного сана помогло вам в научной работе?

– Я бы так сказал: священный сан делает человека более ответственным в церковном смысле слова, и это, конечно, сопряжено с корректностью в научной работе.

– Как менялись ваши церковно-исторические взгляды?

– Если иметь в виду русскую церковную историю ХХ века, то в этой области у меня взгляды принципиально не меняются. Конечно, постепенно я узнавал много новых подробностей, но в связи с этим мои принципиальные оценки главных лиц этой истории не переменились. А вот что касается синодального периода, о котором у меня гораздо меньше написано, здесь, может быть, оценки как-то и менялись, но я бы не сказал, что они менялись в каком-то одном направлении.

Я вижу несомненные изъяны и дефекты синодальной системы, но не склонен их переоценивать. У некоторых историков истерика начинается по поводу того, что Петр всё перевернул, что при нем Церковь перестала быть Церковью, что вместо Церкви было ведомство православного исповедания. Кстати, этот термин часто употребляют некорректно, как будто бы это и стало названием Церкви в синодальную эпоху. Но это совсем не так. Так же, как министерство обороны, военное ведомство, – это не то же самое, что Вооруженные Силы Российской Империи, или Советского Союза, или нынешней Российской Федерации. Так и здесь: Синод, обер-прокуратура, епархиальные власти, это и называлось ведомством. Но ни Вселенская Церковь – Тело Христово, ни даже Русская Церковь не отождествлялись с «православным ведомством». Это очень важно различать, потому что из неверного словоупотребления часто делают заключение: видите, во что превратили Церковь Петр и его преемники.

Однако патриаршество действительно было упразднено, и это с разных точек зрения было неправильно. Но у нас среди исследователей есть и апологеты синодальной системы. Если как-то попытаться резюмировать их подходы, можно сказать следующее: они считают, что синодальный период во многом способствовал процветанию Церкви, в том числе и церковной науки, о которой мы с вами говорим, ведь именно тогда она вышла на качественно иной уровень. Это верно, с точки зрения науки XIX и XX века, церковная школа и письменность, которые существовали до Петра, представляли собой нечто донаучное. Некоторые историки склонны считать, что в тот период не было и превышения меры в части влияния государственной власти на церковные дела, что это влияние было позитивным, в частности, оно укрощало своеволие епископского чина, который до Петра развернулся более, чем подобало.

– Отец Владислав, хотелось бы несколько отойти от темы церковной науки и поговорить с вами о церковном образовании. Скажите, пожалуйста, какие реформы произошли в последнее время в духовной школе?

– Реформ было много, они следовали одна за другой, сама структура духовного образования менялась. Первым этапом реформирования было исполнение решений Архиерейского собора 1988 года, который уже предусматривал, правда, в перспективе, переход к пятилетнему обучению в семинарии, к тому, чтобы семинария давала полноценное высшее образование. Но, естественно, эта реформа была осуществлена не сразу, а в течение нескольких лет, и самые детали ее вырабатывались некоторое время спустя. Однако с начала 90-х годов намеченный переход стал постепенно совершаться.

– А с какого года было введено пятилетнее образование?

– Я точно не помню. Принятое решение о преобразовании коснулось только вновь поступивших. Поэтому именно они, проучившись 4 года, остались потом на 5-й год обучения. Это было уже в середине 90-х годов. В связи с изменениями в семинариях преобразовывались и учебные планы академий: продолжительность обучения в них была сокращена до 3-х лет, в академиях была введена специализация. Это и был первый этап реформы. Я тогда состоял в Учебном комитете и был к этому причастен.

А затем некоторое время спустя сложилась такая ситуация: появилась возможность юридической аккредитации духовных школ, то есть возможность государственного признания наших дипломов. А в это время и сама государственная высшая школа оказалась в процессе реформирования. Тогда старую классическую систему, которая просуществовала более полутораста лет и была заимствована из Германии в первой четверти XIX века, стали менять на новую. Эти тенденции были связаны с реформой образования, которая проходила в западных странах. Начался «Болонский» процесс, называемый так, поскольку решения о реформировании высшего образования стран Европы были приняты в Болонье. Основная схема этого образования была заимствована из англоязычных стран, то есть эта система – английская, примерно такая же система действует в Америке и Канаде.

В чем заключается основное различие между классической германской системой и системой английской? Это деление высшего образования на два этапа, на две стадии. И хотя Россия изначально никак не была связана этими соглашениями, впоследствии наше Министерство образования всё же интегрировалось в Болонский процесс. А поскольку мы шли к аккредитации, духовные школы также должны были приспосабливаться к этой Болонской системе. Речь идет о продолжающемся (он еще не может считаться до конца осуществленным) процессе, начавшемся в конце нулевых и активизировавшемся в начале десятых годов.

Бакалавриат стал четырехлетней школой, так что мы фактически вернулись на прежнее четырехлетнее обучение. Но этого времени не только для полноценной, но и для относительно нормальной подготовки священника недостаточно. И поэтому в московских духовных школах был организован подготовительный класс, через который проходит, наверное, три четверти абитуриентов, так что для них обучение всё-таки продолжается 5 лет. Хотя часть абитуриентов сразу принимают на первый курс бакалавриата и они, таким образом, учатся 4 года. А вот что касается следующей ступени, то трехлетняя Академия мыслилась изначально как подобие обычной аспирантуры, хотя и с некоторыми принципиальными отличиями, так, у нас в Академии было много аудиторного обучения, то есть элемент обучения доминировал над самостоятельной работой. По этой причине времени, которое давалось для подготовки диссертаций, не доставало, так что лишь немногие могли за положенные 3 года успеть написать удовлетворительную диссертацию. А ориентироваться тогда стали на уровень светских кандидатских диссертаций, старались даже соответствовать всем формальным требованиям.

Поскольку магистратура в соответствии с нормами, вводившимися в государственных высших учебных заведениях, – это двухлетняя школа, соответственно, прежняя трехлетняя Академия была разделена на две ступени: двухлетняя магистратура и трехлетняя аспирантура.

Другой аспект Болонской системы заключается в своеобразном распределении учебного времени между лекциями, практическими занятиями и самостоятельной работой. Согласно новым учебным планам, такое распределение осуществляется в значительной мере не в пользу лекций. Наверное, можно к этому приспособиться, но пока столь сильное сокращение лекционного времени воспринимается очень болезненно: непросто уложить предметы в лекционное время, которое резко сокращается. В англо-американской системе, из которой сейчас заимствуется практика организации учебного процесса, это уже давно отработано. Там с самого начала сложилось так, что преобладает общение преподавателя со студентами в составе малых групп и связано с практическими занятиями, именно они занимают в учебном процессе более важное место, чем лекции. Этот подход вошел в практику Болонской системы.

Порой представляется, что наша «старая», до реформ 90-х годов, духовная семинария, ориентированная на практическую подготовку священника, больше была созвучна идеям Болонской системы, которая ориентирована на прагматическую сторону дела. И тут возникают вот какого рода соображения. Не знаю, что собой представляют провинциальные университеты в Англии, но понятно, что в Оксфорде или Кембридже, где преподают десятки Нобелевских лауреатов, где вообще много высококлассных профессоров и ученых, такая система постоянного и тесного контакта с преподавателями, наверное, весьма плодотворна. Но если исходить из среднего уровня преподавательского состава, то всё выглядит совсем по-другому. В этом случае, предпочтение следовало бы отдать хорошим лекциям квалифицированных преподавателей, которые послушают 50 или даже 100 студентов. Потому что если лекций будет мало, учащиеся в основном будут иметь дело с теми, кто будет доступен, но центр тяжести в таком случае сместится от качественных лекций к практическим занятиям с преподавателями уже другого уровня. При осознании всех имеющихся плюсов и минусов Болонской системы, как в рамках синодальных постановлений, так и на Архиерейском соборе было принято решение о том, аккредитация всё-таки необходима духовным школам, а те условия, которые могут быть в чем-то нежелательными, следует постараться сделать более приемлемыми.

– Отец Владислав, в связи с Болонским процессом, изменили ли вы преподавание канонического права? Стал ли иным ваш подход?

–Следуя концепции Болонского процесса и учитывая при этом реальную пользу, я ввел практические занятия. Но они у меня идут не в параллель с самим содержанием курса, а, скорее, дополняют его. Практические занятия посвящаются чтению правил, их толкованию. Речь идет, конечно, об интерпретации правил.

– Отец Владислав, расскажите, какая обстановка была в Сретенской семинарии, когда вы стали в ней преподавать? Как вы пришли сюда, что вы увидели?

– Меня пригласил ректор архимандрит Тихон. Я помню, что я обратил тогда внимание на то, что здесь много светских преподавателей с хорошо известными именами. Значит, подумал, достаточно высокий уровень преподавательского состава. Затем уровень подготовки студентов мне показался несколько выше, чем в Московской семинарии, в Сергиевом Посаде.

– Отец Владислав, на первом курсе магистратуры вы преподаете предмет «Межсоборное присутствие в РПЦ. Структура и задачи». Чему посвящена эта дисциплина?

– Не менее половины курса составляет предыстория. А что значит предыстория? Она началась с знаменитого Предсоборного присутствия, созданного в конце 1905 года. Им был выработан пакет документов, которые, так или иначе, затрагивали все основные стороны церковной жизни. Осуществленная Присутствием работа, собственно, и легла в основу деятельности Собора 1917-1918 годов. Поэтому с истории этого Предсоборного присутствия я и начинаю курс. Затем, конечно, следует рассмотреть и те учреждения, которые уже после Предсоборного присутствия готовили Собор 1917 года: Предсоборное совещание и Предсоборный совет, созванный в канун Собора 1917 года и действовавший в течение нескольких месяцев. В рамках названного курса рассматривается и современная практика подготовки к Соборам. И только уже во второй половине этого семестрового курса, мы начинаем разговор о современном Межсоборном присутствии. Идея его создания появилась во время проведения Поместного Собора 2009 года, на котором избирался Патриарх. Она родилась в ходе дискуссии, а возникла она в связи с тем, что Устав Русской Православной Церкви 2000 года распределил полномочия Поместного и Архиерейского соборов таким образом, что позиция Архиерейского Собора была усилена, а Поместные Соборы в связи с этим не должны были уже созываться регулярно. И вот, чтобы соборный голос Церкви был слышен, Святейший, которого тогда избирали, напомнил о том, что в прошлом существовало Предсоборное присутствие, в котором участвовали и духовенство, и миряне, представлявшие церковную науку и церковную общественность. Так и возникла идея образовать Межсоборное присутствие. Оно было образовано как постоянно действующее учреждение, которое готовит материалы и для Архиерейских, и для Поместных соборов.

– С 1918 года до 2009 года ни один подобный предсоборный орган не работал?

–Предсоборное присутствие работало в 1906 году, и к концу года оно подготовило Собор, который планировалось провести в 1907 году. Но Собор был отложен, а Предсоборное присутствие распущено. В канун войны работа по подготовке Собора возобновилась, и было создано Предсоборное совещание, но оно уже не заново всё разрабатывало, а редактировало подготовленные ранее документы в определенном направлении. Ведь всё-таки в 1905-1906 годах революционная обстановка в стране влияла и на сознание церковного общества, поэтому необходимо было выработанные тогда документы, проекты встраивать в более строгое каноническое русло. Деятельность Предсоборного совещания была прервана войной. Затем в стране случились события чрезвычайные: отречение императора Николая II, создание Временного правительства. Новая власть постановила созвать Собор, решение было принято весной, а уже в конце лета Собор был созван. И в эти месяцы его подготовку вел уже Предсоборный совет.

С тех пор присутствий Предсоборных или Межсоборных не было. Существовала, впрочем, такая практика: когда собирался Поместный Собор, ему предшествовал Архиерейский Собор. А в 2009 году было образовано постоянно действующее Межсоборное присутствие.

– Отец Владислав, в какие комиссии Межсоборного Присутствия вы входите?

– Я вхожу в 2 комиссии Межсоборного присутствия: каноническую и комиссию Межсоборного присутствия по вопросам церковного управления.

– Скажите, пожалуйста, над чем эти комиссии сейчас работают?

– Комиссия каноническая выработала документ, и он уже принят, о целибатном священстве. Сейчас в ней готовится документ по теме брака. Также был выработан документ об отпевании и погребении. Сначала он касался более узкой темы: отношения Церкви к кремации. Потом решено было не акцентировать внимание только на этой практике. Таким образом, этот документ поднимает более широкую проблематику, хотя и этот аспект данной темы в документе заметно отражен.

– Что касается персоналий, то я обыкновенно предлагаю самим студентам готовить доклады либо по конкретным мученикам, либо предоставляю им возможность самим выбрать мучеников, житие и подвиги которых должны стать темами их сообщений. И строится наш курс поэтому примерно так: в начале речь идет о святости и мученичестве как виде святости, об исповедничестве, о страстотерпчестве. Может быть, не всем магистрантам известно, что само слово «мученик», если иметь в виду соответствующее греческое слово, не содержит в себе указания на мучения, изначально «мученик» (мартир) – это свидетель. И это как раз высвечивает очень важную сторону в мученическом подвиге, который служит свидетельством о вере. Я обращаю внимание студентов на то, что мученики почитались сразу, по самому факту принесения ими своей жизни в жертву Христу. Но при этом есть обстоятельства, препятствующие прославлению мучеников: речь идет о псевдомучениках, бывало, что кто-то просто провоцировал совершение его убийства. Именно такое поведение стало практикой раскольников-донатистов. Они, как известно, выходили с дубинами и требовали у встречных, чтобы те их убили. Если кто-то отказывался это сделать, они на него нападали и убивали.

Затем идет особый вид подвижничества – исповедничество. В связи с этим возникает вопрос о том, чем отличаются мученики от исповедников. Особо почитаемый в Сретенской обители священномученик архиепископ Иларион не был расстрелян, он умер в тюремной больнице, но мы его почитаем как мученика. В комиссии по канонизации в свое время был выработан такой подход: если праведник умер в тюрьме или в лагере, то он тоже мученик. А вот если подвижник претерпел тюрьмы, лагеря, ссылки, но затем умер на свободе, то он исповедник.

Наконец, следует обратить внимание на такой особый вид подвига как страстотерпчество. Некоторые христиане, как правило, это лица высокопоставленные: князья, бояре, вместе с князьями пострадавшие, последний император со своей семьей, – были убиты не за само исповедание христианское веры, а, скажем так, по политическим причинам, но при этом они явили подвиг христианской смерти, приняли смерть как христиане, и сама их жизнь в большей или меньшей степени соответствовала христианскому идеалу. В нашей истории основание подвига страстотерпчества было положено князьями Борисом и Глебом. Русские богословы, выделившие страстотерпчество как особый вид мученичества, отталкивались именно от подвига князей Бориса и Глеба. Как страстотерпцы почитаются также князь Андрей Боголюбский, царевич Димитрий, убитый в Орде князь Михаил Тверской. А вот подвиг Михаила Черниговского – это типичный случай мученичества, потому что, хотя другие князья и выполняли тогда то, что от них требовали в Орде, то есть проходили через очистительный огонь, князь Михаил Черниговский увидел в этом акт идолослужения и отказался подчиниться. Князь же Михаил Тверской был убит в Орде не потому, что его принуждали отречься от христианства, а из-за происков своего конкурента и родственника князя Юрия Московского, который сам тоже был потом убит в Орде.

Затем мы уже переходим к ХХ веку, потому что курс всё-таки посвящен новым мученикам и исповедникам. И здесь очень важно историческое введение: знание самой обстановки, в которой эти подвиги совершались, изложение сведений о законодательстве той эпохи, о политическом режиме, который на эти репрессии опирался.

– А кто стали первыми мучениками, пострадавшими в начале этого периода?

– В первые месяцы Советской власти, еще до Гражданской войны, пострадал священномученик Иоанн Кочуров, который был убит 31 октября, то есть всего через 6 дней после начала революции.

Во время Гражданской войны часто убивали в порядке самосуда; когда занятые ранее белыми территории переходили к красным, населению зачастую вменялась в вину связь с белыми, в особенности это касалось священнослужителей. Каралось не только поминовение за богослужением как верховного правителя России адмирала А.В. Колчака, а потом А.И. Деникина, но и служение молебнов о победе белого оружия. Преступлением считалось даже отпевание погибших белых солдат и офицеров. Конечно, во многих случаях, я думаю, прямо через ЧК эти дела могли и не проходить, а решались на месте в порядке суда Линча.

Своих мучеников дала кампания 1922 года по изъятию церковных ценностей, процессы московский, петроградский, те, что проходили в провинции, за ними последовали репрессии конца 20-х, первой половины 30-х, массовые репрессии второй половины и конца 30-х годов.

– А с чем связаны репрессии 1930-х годов?

– После процессов, связанных с изъятием церковных ценностей, во времена НЭПа, было более спокойное время, случаев расстрела было уже относительно мало. А затем произошла коллективизация, конец НЭПа, раскулачивание, и одновременно массовое закрытие храмов, то есть волна репрессий поднялась, потом она снижается к 1931 году. В 1931 году появилась статья Сталина «Головокружение от успехов», в которой был дан тормозящий сигнал. Что в ней провозглашалось? Прежде всего, что касалось самой коллективизации: зашли слишком далеко, даже и кур отнимали и обобществляли. Оказывается, этого делать не надо было. Даже и корову можно оставить, а вот лошадей – нельзя, потому как это настоящая производительная сила, нельзя, чтобы у крестьянина лошадь была, а корова пусть детей кормит. Это был своего рода «отбой», он повлиял не только на колхозы и крестьянские дела, но и в целом на масштабы репрессий. Число репрессированных снизилось. А потом вновь резкое ужесточение политики в связи с убийством Кирова. Убили Кирова в конце 1934 года, за этим последовали казни 1935 года. Потом опять некоторый спад, теперь уже в связи с принятием Конституции 1936 года. А вот когда эта Конституция вводилась в действие, когда готовились первые выборы в Верховный Совет, начались массовые репрессии. Выборы осуществлялись без прежнего исключения из числа избирателей так называемых «лишенцев» – разных категорий лиц, в том числе духовенства, все теперь считались равноправными гражданами, все могли голосовать. Но при этом была проведена такая массовая чистка, которая, начавшись в канун выборов, в феврале 1937 года, шла и шла по нарастающей, и лишь к 1939 году потенциал ее был исчерпан. Был такой момент, когда уволили Ежова и назначили Берию, Берия доложил Сталину, что материалы есть почти на всех граждан, то есть по имевшимся данным, по следственным делам можно было арестовать почти всех. Решили остановиться. Эта остановка, конечно, не означала, что больше никого трогать не будут, но масштабы репрессий сокращались. Это отразилось и на числе репрессированных лиц из духовенства. Характерное смягчение режима последовало после присоединения западных территорий: Западной Украины, Белоруссии, Прибалтики. Там десятки священников были репрессированы, но не сотни и не тысячи, кроме прямо репрессированных властями, были и священники, которых убили сами местные жители. Потом, во время Великой Отечественной войны, репрессии были связаны с поведением духовенства на оккупированных территориях. После войны режим по отношению к духовенству становится мягче, но могли быть и повторные аресты. В частности, повторно арестован был митрополит, тогда ещё епископ, Мануил (Лемешевский) и некоторые другие архиереи.

– О каких личностях вы обычно рассказываете в рамках данного курса?

– В первую очередь я останавливаюсь на ключевых событиях. Рассказываю, например, об убийстве митрополита Владимира (Богоявленского), о петроградском процессе против митрополита Вениамина (Казанского), а дальше в лекциях, скорее, просто привожу примеры, не углубляясь в жития или биографии. Но у нас, кроме лекций, предполагаются семинары, и на них я уже предлагаю самим студентам подготовить сообщения о мучениках.

– Отец Владислав, скажите, пожалуйста, почему не канонизировали всех пострадавших?

– Потому что одни явили стойкость, а другие явили человеческие немощи, малодушие. Решено было, что не следует канонизировать (это не означает, что мы тем самым кого-то осуждаем) тех, кто, конечно, страдал, но, находясь под следствием, допрашиваемый, всё же шел на поводу у тех, кто его допрашивал. Что значит «шел на поводу»? В 1937-1939-х годах, как известно, следствие велось ускоренным образом. Против большинства обвиняемых не было никаких реальных улик, но следователей не интересовало реальное положение дел. Конечно, были тогда и шпионы, но в 99,5 % случаев репрессировали отнюдь не шпионов и не террористов, а тех, кто по разным причинам считался неблагонадежным, многие и вовсе попадали случайно. Но обвинительное дело нужно было подвести под солидную статью, расстрельную или приговаривающую к длительному заключению: шпионаж, терроризм, создание каких-нибудь организаций, которые ставили своей целью свержение Советской власти. Это всё и инкриминировалось в большинстве случаев, в том числе и священнослужителям. И вот, желая остановить пытки, в одних случаях, прямые физические пытки, в других, может быть, и не совсем прямые, скажем, круглосуточные допросы, когда следователи менялись, а допрашиваемый оставался без сна, многие из допрашиваемых соглашались подписать то, что им предлагалось подписать, то есть подписывали признание, что «я, такой-то в таком-то году вступил в контрреволюционную антисоветскую организацию, мы ставили своей целью срыв планов советского правительства по индустриализации, вредительство», в худших случаях – акты террора, в каких-то совсем крайних случаях «признавались», что замышляли убийство товарища Кагановича или еще кого-нибудь из вождей. И тот, кто подписывал бумагу с подобным признанием «вины», тем самым так или иначе ронял свое достоинство, пастырское и христианское, ибо негоже заниматься священнику теми делами, которые он себе приписывал, да и просто человеческое достоинство терялось. То есть человек являл свою слабость. И к сожалению, часто этим дело не ограничивалось. Потому что, если вину признал, должен был и сообщников назвать. Сначала, конечно, старались не называть, а потом и называли: и прихожан своего храма, и священников из соседних приходов, вот так и получалась та самая банда. А другие, которые теперь канонизованы, говорили: «Нет, ни в чем не участвовал, никого не убивал и не собирался убивать, в проповедях никакой политической цели не преследовал, ни против кого не агитировал, проповедовал Евангелие и больше ничего».

И тут любопытное обстоятельство наблюдается. Когда признавались в том, что являются террористами, убийцами, шпионами, почти во всех случаях приговаривали к расстрелу. Когда же проявляли стойкость, в половине случаев следователь всё равно писал, что обличаемый свидетельскими показаниями обвиняемый признается виновным в том-то и том-то, за этим мог следовать расстрел, а могла быть, и в половине случаев, действительно, была, иная мера: 5-7 лет лишения свободы.

– То есть стойкость давала свое?

– Да, иногда даже такой результат. Поэтому бывали случаи, когда расстрелянных канонизовать не могли, а не расстрелянных, служивших в послевоенные годы, можно было канонизовать как исповедников. Они получили лагерный срок, но выжили.

– А чему может научить их наследие нас, современных священников?

– Научить оно нас может многому и даже всему. Людям старшего поколения, которые, хотя и не застали времена массовых репрессий, но которые хорошо помнят времена дискриминации Церкви, это говорит о многом. Но есть еще живые священнослужители, которые были репрессированы, хотя их уже очень мало осталось. Например, митрополит Таллинский Корнилий. Он, будучи священником, пережил арест, отсидел в лагере, а потом, спустя годы, стал епископом. А многие из нас застали тех, кто эти времена пережил и помнил. Кому-то, например, посчастливилось общаться с отцом Иоанном (Крестьянкиным), который сам прошёл 5 лет исправительно-трудовых лагерей.

А те люди, которые помнят только позднее советское время, для них это, наверное, такая же история, как и гонения на древних христиан. Но жития древних мучеников во все времена были поучительны для христиан.

Пример жизни и смерти древних и новых мучеников укрепляет стремление жить по-христиански, принимать евангельское учение во всей полноте и до конца, а не внешним образом. Это и создает то настроение, о котором говорили святые: «Помни смертный час и вовек не согрешишь». Если быть христианином, нужно быть им до конца, а это значит иметь готовность пострадать за Христа.

– Что вы можете пожелать учащимся Сретенской семинарии?

– В завершение разговора могу пожелать им читать жития мучеников, особенно новых мучеников, и учиться у них, ведь неизвестно, что там, впереди, но в любом случае каждый христианин должен знать, что, как и святые мученики, он призывается к свидетельству о Христе.