920
Выпускник, аспирант, а теперь уже и преподаватель Сретенской духовной академии, один из участников проекта «Всегда живой церковнославянский» Денис Миронюк рассказал о годах обучении в стенах Академии и своих сегодняшних трудах.
– Денис, как Вы пришли к вере? Вы росли в верующей семье?
– В вере я воспитан с рождения. У нас очень религиозная семья. Брат на 2.5 года меня старше, он уже иеромонах. У моей старшей сестры церковная семья и трое приемных детей. Помню, меня водили в храм с раннего детства. Я стоял на Литургии и ничего не понимал. У нас было строго, мы не ползали нигде, не бегали, стояли на службе. Наша семья соблюдала посты, мы с братом в детстве молитвы сокращенные читали. Так меня и воспитывали. Помню, что в классе шестом-седьмом я пошёл пономарить в храм, стал более осознанно участвовать в богослужебной жизни Церкви. В алтарь нас с братом приглашали и раньше, но родители были против. Они хотели, чтобы у нас сначала возникло благоговение к службе. И только в осознанном возрасте нас отпустили в алтарь. Тогда я стал разбираться в богослужении, мне стало интересно пономарить, читать тексты на церковнославянском языке.
Брат после школы поступил в Коломенскую духовную семинарию. Наша семья из Подмосковья, но каждое лето мы проводили в деревне Ярославской области. Когда мы ехали в эту деревню, всегда проезжали Ростов Великий и Варницкую гимназию. Ещё во втором классе мы с папой в первый раз заехали в Варницкий монастырь. И уже тогда родители решили, что я буду там учиться. Не могу сказать, что меня кто-то заставлял. Скорее меня изначально направили туда, и я поступил. То же самое с верой. Меня направляли, но никто не заставлял.
На мой взгляд, у любого человека, который родился в воцерковленной семье, которого воспитывали в вере, происходит перелом в какой-то момент жизни. Может быть, это мой личный опыт, здесь я за всех отвечать не могу. Со мной это произошло во время обучения в Варницкой гимназии. Я никогда не терял веру в Бога, но были какие-то юношеские сомнения: правильно ли Церковь живёт, все ли верно в Библии написано. Я размышлял о Боге, были какие-то переосмысления, отступал от каких-то родительских традиций. Это такой момент перелома, и после этого приходишь к осознанной вере. Только тогда ты сам понимаешь, зачем тебе это нужно. Но в моем случае, конечно, воспитание играло превалирующую роль в выборе осознанной веры.
Наша семья ничего не знала о духовном образовании. Брат поступал в семинарию на ощупь. Я поступил в Варницкую гимназию в 10-11 класс. Родители переживали, как это будет. Но ничего страшного там нет, в гимназии учатся самые обычные школьники с разными способностями. Главное, быть порядочным человеком. Уклон там в гуманитарное образование, потому что подразумевается, что выпускники пойдут в семинарию. Плюс очень много церковных предметов, почти семинарская программа. Естественно, такое погружение заставляет переосмыслить веру, она становится осознанной. Я никогда не терял интереса к Церкви, к вере. На мой взгляд, горение, заинтересованность, желание что-то сделать для Церкви – это очень важно. Мой брат уже учился в Коломенской семинарии, и логически все получалось, что я тоже пойду в семинарию. Но вставал выбор, в какую семинарию поступать.
– Как Вы стали студентом именно Сретенской духовной семинарии?
– Во время обучения в Варницах для нас устраивались поездки по разным семинариям. Нас возили в Московскую духовную академию, а в 10 классе нас привезли в Сретенский монастырь. В первый раз монастырь мне не понравился. Это был 2016 год. Здесь строился новый собор, все было перекрыто, кругом строительные леса, забор стоял, и был маленький, узенький проходик в древний храм. Мы приехали к Литургии, зашли в храм. Постоянные прихожане знают, как это выглядело – толпа народу, встать вообще некуда. Там было не пробиться. Люди на улице стояли, хотя была зима.
Первое суровое впечатление на меня произвёл послушник Игорь, сейчас он иеродиакон Савва. Он проходиками занимался в то время. Отец Савва (Салюк) сначала производит впечатление резкого человека, но, когда с ним знакомишься, понимаешь, что это впечатление обманчиво и что это настоящий монах, действительно соблюдающий монашескую традицию. Но с первого взгляда подумалось, что это за старшина какой-то армейский. И как-то страшновато стало. Думаешь: что, я в армию какую-то, что ли, попал? У нас в Варницах всё-таки отношение другое к учащимся было, там по-отцовски к ним относятся, не дай Бог никого не обидеть. Вот я и думаю: ой, куда попали, страшно. Вот такое первое у меня было впечатление от монастыря. Конечно, его сгладил Владыка Тихон (Шевкунов). Мы с ним встретились у входа в храм, потому что мы туда даже зайти не могли. К Варницким он всегда относился с особым вниманием. Всегда с ними встречался, если у него было время. С нами он тоже встретился в трапезной. Помню, что нам не хватило мест и он посадил нас рядом с собой за архиерейский стол, тепло пообщался с нами. Но первое впечатление о монастыре всё-таки было не самым лучшим.
Потом, слава Богу, мы сюда приехали ещё раз. Тогда мне очень понравилось. Снова с нами встретился Владыка. В этот приезд я начал принимать решение, что да, наверное, надо поступать сюда. Ездили мы и в Московскую духовную академию, куда я изначально хотел поступать. Да, там тоже своя атмосфера, преподобный Сергий Радонежский. А Варницкий монастырь с ним напрямую связан. Я много молился преподобному перед его иконой в часовне в Варницком монастыре. Но когда приезжаешь в Московскую духовную академию, там все наоборот. Если здесь было как-то все тесно, то там слишком широко, так много людей, как будто никто никого не знает. Плюс в то время там все отдавало каким-то формализмом и стариной. Тогда мне так показалось. В Сретенской семинарии, наоборот, была какая-то атмосфера семейности, все друг друга знали, все свои. К тебе относятся как будто ты «свой» с самого начала, хотя ты второй раз в Сретенский монастырь приехал. Этот дух, конечно, производил впечатление.
– Как Ваши родители отнеслись к Вашему желанию поступать в Сретенскую семинарию?
– Они хотели изначально, чтобы я поступал в Московскую духовную семинарию. Но серьёзного давления не было. Родители меня обычно слушали. Я сказал им, что мне здесь нравится. Они посмотрели, поизучали и одобрили, хотя до этого мало знали про Сретенский монастырь. Как-то я очень быстро убедил их, что это правильный выбор.
– Вы легко поступили в семинарию? Что Вам запомнилось о поступлении?
– Было страшно. В нашей гимназии есть преемственность. Все мы тесно общались. Мои старшие друзья здесь уже учились и что-то рассказывали о поступлении. Но Владыка Тихон, хотя и уделял внимание Варницким гимназистам, регулярно кого-то не брал. Каждый раз 2-3 человека из наших выпускников не поступали в Сретенскую семинарию. Страшно было для меня вот что. За год до этого у нас был золотой медалист с очень хорошим голосом, мой друг. Он не поступил. Я тоже был золотым медалистом и, естественно, переживал. У меня ещё был синдром отличника, не хотелось ошибиться, опозориться на экзаменах. Сейчас я уже понимаю, что ничего страшного, если студент неправильно ответит, где-то замнется, что-то у него не получится. Никто его не осудит из преподавателей. Но когда ты находишься в положении абитуриента, естественно, страшно. Кажется, что слово не так скажешь, и всё.
Я не был уверен, что поступлю. Помню комиссию. Её возглавлял Владыка Тихон. Мы были его последним набором. После этого он был ректором год. В мае 2018 года, когда я учился на первом курсе, его перевели в Печоры. Поступление проходило очень неформально. Да, был билет. Я очень уверенно начал отвечать. Последним вопросом был тропарь праздника. Я знал его наизусть, но вдруг замялся и говорю: «А что мне с ним сделать, спеть или прочитать?». Владыка говорит: «Ну, раз сам спросил, то пой». Я как-то там шатко-валко его спел. Петь я не умею. Они все посмеялись, я весь красный оттуда вышел. Но в итоге результаты за вступительные испытания у меня были высокие. Тогда же мне запомнился отец Афанасий (Дерюгин), который любил испытывать студентов. Это было по желанию. Он открывал Триодь Постную и просил абитуриентов почитать избранные тексты за дополнительные баллы. Читали очень сложный канон Сырной Субботы, в нем есть все самые сложные церковнославянские буквы. Я читал неплохо, но из-за своего синдрома отличника побоялся его читать. Потом посмотрел, как другие читали. Можно было и мне. Так мне отец Афанасий в первый раз запомнился. В тот год тоже не всех взяли из тех, кто со мной поступал из Варниц.
– Денис, расскажите про время учебы. Что Вам нравилось, какие были сложности?
– До окончания магистратуры я учился в Сретенской духовной семинарии 6 лет. Первый год у нас проходит в скиту. Сейчас я учусь в аспирантуре, преподаю в семинарии и занимаю должность дежурного помощника проректора по воспитательной работе. Основная сфера моей деятельности проходит как раз в скиту. Поэтому у меня произошло переосмысление того, что происходило в семинарии. Сейчас со студентами как бы заново проживаю студенческую жизнь.
Скит сразу произвёл на меня большое впечатление. Не было страшно от того, что это в глуши и что придётся прожить в скиту год. В Варницах тоже все в глуши находится. Часто люди боятся, как они будут без города. У меня такого не было. В скиту мне все с самого начала понравилось. Владыка Тихон был тогда уже очень занятой человек, его рукоположили в епископа, и к нам он приезжал только два раза. Сейчас у меня приходит чувство большой благодарности к нему и понимание, что это все сделано именно благодаря ему. Если бы не он, не было бы ничего, ни скита, ни академии, ни нового храма. Мне нравилась вся система в скиту. Летом искупаешься в пруду, зимой на лыжах походишь. Сближение, конечно, происходит с коллективом, появляются друзья.
Из сложностей было то, что наше обучение выпало на страшный период пандемии. Нас распускали по домам, возвращали, распускали опять. Однажды я провел две недели на карантине. Шестой этаж семинарии полностью перекрыли, и мы, человек 30, там болели. Еду нам приносили под дверь. Ректором семинарии тогда был о. Вадим Леонов. Он приходил к нам в карантинную зону, исповедовал и причащал. Это было большое утешение для нас. Часто предавал нам что-то вкусное к чаю. Всегда интересовался состоянием нашего здоровья.
Дистанционно, конечно, тяжело учиться. Нужна серьёзная саморганизация. Студенты часто не могут это сделать, я в том числе. При этом все ковидное время я прожил в монастыре. Это особенный опыт. Меня здесь оставили на послушаниях. Я учился дистанционно прямо из семинарии, хотя преподаватели были по домам.
Помню, когда с прихожанами на улице разрешили служить. Всю площадь перед храмом Воскресения Христова мы должны были разрисовать крестиками, где бы стояли прихожане на определённом расстоянии друг от друга. Один из наших насельников должен был за это отвечать. Он купил краску, и мы весь день накануне все это красили. Изукрасили всю площадь, это было очень непросто. Вечером пошёл дождь, и всю краску смыло, ни одного крестика не осталось. Была катастрофа. Было страшно пускать людей, ведь за нами смотрели надзорные органы, все было опасно, но и красить снова было поздно. Надо отдать должное этому насельнику. Он ночью поехал в магазин за новой краской. Мы пришли рано утром, и вся площадь была в этих крестиках. Он за ночь сам разукрасил большую площадь. Вот такое смирение у братии Сретенского монастыря.
– Да, я помню эти крестики. Слава Богу, мы все пережили.
– Да. Вообще, за эти годы много стресса у нас было. Всегда ты живёшь в каком-то стрессе, в каком-то страхе. Но все вместе мы это всегда переживали. Нас всегда собирали, объясняли нам, как правильно реагировать.
– Денис, какие у Вас были послушания во время учебы?
– На первом курсе я был уставщиком. С самого начала я очень увлекался литургикой. Мне казалось, что всю свою научную деятельность я посвящу литургике. На первом курсе я организовывал службу, помогал чтецам, говорил им, что и когда читать. В первый год обучения это всегда очень сложно, все только учатся. За нами следил тогда дежурный помощник, сейчас он уже в сане, отец Серафим Алпатов. Помню, как в скиту мы сажали яблони. Сейчас туда приезжаю, и там яблоки появились. Я уже вкусил плоды того, что мы делали. Хотя сажать их в ноябре было трудно, мы копали мерзлую землю со снегом, многие из нас роптали. Начиная с третьего курса бакалавриата я был занят в основном в воспитательской службе и сейчас продолжаю эту деятельность.
– Когда Вы учились, было сложно совмещать учебу и послушания?
– Где-то да. Всё-таки у нас было по 5 пар чуть ли не каждый день. Так была построена наша программа. Сейчас полегче, её перестроили. Каждый день сидеть по 5 пар в принципе сложно. Богослужений очень много было и связанных с ними послушаний. Но, честно, не было времени на уныние. Учился я по ночам, мне так было удобнее. Когда сессия начиналась, мы могли вообще не спать. В сутки час поспишь, до 4-5 утра сидишь за учебниками, что-то учишь, конспекты пишешь.
Особенно страшно было сдавать историю древней Церкви, которую преподавал у нас Владыка Силуан (Никитин). Тогда он был ещё и нашим ректором, это такое давление. Но я очень любил его лекции. Он очень большое впечатление на меня произвёл. Как-то удавалось всё совмещать. Всегда обижался на преподавателей, которые ставили мне четвёрки. У меня была обычная студенческая жизнь со всеми сложностями, со всеми бессонными ночами, сессиями. Здесь не нужно думать, что семинаристы – это небожители, какие-то другие люди. Мы и погулять успевали, и дни рождения отметить, и фильмы какие-то посмотреть. Наверное, такая психологическая разгрузка тоже нужна, иначе перегрузишься, сорвешься, и будет какое-то выгорание. Я видел людей, у которых происходило выгорание.
– С чем это было связано?
– Это и мой опыт, и то, что я вижу у других: в семинарию нужно приходить с очень твердым стержнем. Должно быть ясное понимание, что ты хочешь получить в конце. Если ты приходишь в семинарию просто познакомиться с Церковью, нет, это плохой вариант. В семинарию нужно приходить с ясным пониманием, что тебе она даст. Хочешь ли ты действительно посвятить свою жизнь Церкви? В самом разном формате. Необязательно быть священником, но желательно. Нужно хотеть именно посвятить этому жизнь. Если познакомиться, посмотреть, перекантоваться, 4 года сократить, в армию не пойти — все это очень плохие мотивы.
– Такие студенты тоже есть?
– Есть. Но они, как правило, не выдерживают в конечном итоге. Почему? Потому что тяжело. Да, это не обычный ВУЗ. С одной стороны, здесь полное обеспечение, то есть ни о чем беспокоиться не нужно. Тебя вкусно покормят. Сейчас вспоминаю, что мы жаловались на то, что нам давали гречку. Я думаю, как же мы такими неблагодарными были… Благодарность воспитывается со временем. Сейчас уже, по прошествии нескольких лет, понимаешь, как это все тяжело дается. Чтобы эту гречку нам дать, нужен очень большой труд администрации. Сейчас я с большой благодарностью ко всем отношусь, кто обеспечивает семинарию и её жизнь.
Но вернусь к своей мысли. Без горения какого-то лучше в семинарию не поступать. Должна быть жилка церковная. Ты должен быть церковным человеком. Тебе должно быть это интересно. Должен быть огонь, горение. Без этого нельзя приходить. Как в Апокалипсисе сказано: «Знаю твои дела, ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден» (Откр. 3: 15-16). В состоянии теплохладности приходить нельзя. Если горения нет, это кончается часто плохо. Кто-то, конечно, доучивается до конца, но это превращается в мучение. Тебе говорят: «Иди на такое-то послушание, сделай то-то». А ты не хочешь. Такие задаются вопросом: почему я? Почему мою свободу воли в рамки заключаете? Зачем я должен это делать? И это очень тяжело. И, действительно, здесь нужно определенное смирение. Где-то может показаться что-то нелогичным. Люди разные по обе стороны. Я не хочу идеализировать картину. Но ты все эти трудности с лёгкостью переживёшь, если ты знаешь, что ты дальше хочешь делать. А если тебе здесь что-то не нравится, там что-то не нравится, и все тебе должны, это самое плохое отношение. Такие студенты у нас есть и были всегда. Конечно, если нет понимания, зачем идти в семинарию, лучше этого не делать, иначе здесь будет тяжело.
– Чем для Вас является Сретенская духовная школа?
– Она является огромной частью моей жизни. Семинария меня сформировала в самом широком смысле этого слова. Не могу сказать, кто конкретно сформировал. Были самые разные переживания, с которыми я сталкивался. Все люди, с кем я здесь встретился, меня сформировали. Это неотъемлемая часть моей жизни. Надеюсь, что я никогда не забуду про это. Надо быть благодарным. Каким бы человек ни был, если есть результаты его деятельности и я ими пользуюсь, я должен быть благодарным. Надеюсь, что останусь благодарным Сретенской духовной академии до конца жизни.
– Денис, расскажите про проект «Всегда живой церковнославянский». Почему он так называется? И откуда у Вас любовь к церковнославянскому языку?
– Это очень промыслительно. Через церковнославянский язык я пришёл к пониманию, к осознанию православной традиции. Вы, наверное, слышали про Ларису Ивановну Маршеву. Она на первом курсе приезжала к нам в скит, где-то раз в месяц, и 2 дня подряд у нас был только церковнославянский язык. Его я не любил на тот момент, но учил. На втором курсе мы вернулись в монастырь и нужно было определиться, в каком направлении я буду вести свою научную деятельность. Я был уверен, что пойду на литургику. И в один момент мы встретились случайно на крыльце семинарии с Ларисой Ивановной. Она спросила, у кого я буду писать свою научную работу. Я замешкался. На что она ответила: «Вы подумайте, но Вам, наверное, лучше у меня писать». Я неделю подумал и дал положительный ответ. С тех пор я стал писать работу на кафедре древних и новых языков и со временем стал более активно заниматься церковнославянским языком. Все мои близкие друзья, которые на меня повлияли, тоже писали на этой кафедре, и я в это компанию попал.
Потихоньку я стал больше понимать, зачем нужен церковнославянский язык. И в том числе мы стали работать над этим проектом. Его основали мои старшие друзья, но я с самого начала активно в нем участвовал и фактически тоже его разрабатывал. И я стал, естественно, анализировать тексты нашего православного богослужения, стал углубляться в эти тексты, а следом – в православную догматику, в догматическое богословие, в литургическую традицию Церкви. Со временем ты начинаешь понимать, насколько важна традиция, как важно её сохранять, насколько важно любить её во всей полноте со всеми изъянами. Может быть, что-то раньше в истории имело смысл, а сейчас не имеет, но ведь появился новый смысл. Как только традиция действительно станет неактуальной, она перестанет в Церкви существовать. Все это осмысление у меня происходило через проект «Всегда живой церковнославянский».
Почему всегда живой? Потому что мы убеждены в том, что этот язык – неотъемлемая часть русского языка. Это часть нашей русской православной традиции и культуры. Она своя. Она очень особенная и уникальная и напрямую связана с Россией. На мой взгляд, действительно русский тот, кто приобщился к православной традиции. Это наша история, и эта традиция её сохранила. Церковнославянский язык сохранил историю нашего государства, нашей Родины. Потому что он в какой-то степени законсервирован, он сохраняет древние смыслы, древние тексты. Через эти тексты происходит связь поколений. Само слово традиция происходит от латинского traditio, что переводится как предание. Традиция – это предание. Это то, что передаётся из поколения в поколение. Церковнославянский язык является неотъемлемой частью этого самого предания, нашей связи с предшествующим опытом. Наши предки достигали спасения, и этот опыт зафиксировался. Где? В Церкви. В литургических традициях. В том числе и в церковнославянском языке. Этот язык сохранил русскую печать, не греческую, а именно печать русской традиции, печать опыта наших предков.
Почему всегда живой? Потому что мы уверены, что пока будет жить наша Родина, будет жить и церковнославянский язык в ней и будет жить Православие. Потому что Россия без Православия невозможна, а русское Православие невозможно без церковнославянского языка. Да, иногда мы что-то не понимаем, нам непонятны какие-то тексты. Но в этом и соль, что надо разбираться, надо приобщаться, иначе никак. Везде нужен какой-то труд, какая-то аскеза, упражнение. Богослужение нужно изучать. Всем кажется, что мы придём, и сразу должно быть понятно, будто все нам должны. Современное общество к этому склонно, но это общество потребления. Многие приходят храм, как в магазин: дайте нам. Когда-то и я был таким же. Если что-то не нравилось, думал, что это надо поменять. Но это в корне неверно, ведь этой традицией жили наши предки, ей и сейчас живет Церковь.
Отказавшись от традиции, от церковнославянского языка, мы откажемся от нашей идентичности. Мы просто себя потеряем. Мы перестанем быть Русской Православной Церковью. Да, если мы прочитаем Евангелие или святых отцов на русском языке, смысл этих текстов не изменится. Но нам Господь дал место для служения. Мы должны любить свою семью, нам естественно ее защищать. Нам естественно защищать нашу Родину и наш русский родной язык. Церковнославянский язык – это как раз его часть. Мы забываем, что русский язык состоит во многом из церковнославянизмов – слов, которые изначально заимствованы оттуда. В исконном варианте было два разных языка, древнерусский и старославянский, потом они слились. Церковнославянский выполняет определённую функцию внутри русского языка. Это функция религиозная, богослужебная, без неё просто никуда. Поэтому он всегда живой. Мы в это верим.
На проекте мы в самом широком поле популяризируем церковнославянское наследие. Для этого у нас есть и соцсети, и очные лекции, и статьи мы пишем. В нашем проекте изучение языка неразрывно с изучением традиции православного богослужения. Прежде всего мы занимаемся текстами. Основной акцент сделан не на грамматике, а на текстах. В основном мы занимаемся смыслами текстов, литургическим преданием, а оно такое богатое, такое широкое, этим просто вдохновляешься.
– Да. Например, каноны воскресные удивительно поэтичные…
– Да, там потрясающие смыслы. Они вдохновляют. Они сложные, но эта сложность тоже вдохновляет. А те, кто считает, что надо на русском… Во-первых, мы откажемся от своей идентичности, как я уже сказал. А во-вторых, если вы не хотите разбираться, если вы не разбираетесь в истории Церкви, в богословии церковном, вы никогда не поймёте богослужение на русском языке. Язык ничего в данном случае в этом плане не поменяет. Мы, получается, от чего-то откажемся, целую часть себя выкинем, но ничего не приобретем. Много раз я проводил эксперименты, что-то слушал на русском языке. Яснее вообще ничего не станет. Ты должен быть частью этой традиции. Как же ты станешь частью традиции, если ты хочешь её разрушить, по кирпичикам разбросать? Она развалится.
– Вы знаете, я как-то разговаривала с игуменией из Австралии. Она рассказала, что на них со всех сторон давят, чтобы они отказались от церковнославянского языка в богослужениях и перешли на английский. Но она отстаивает в своём монастыре церковнославянский.
– Конечно. Я не буду говорить, что этот язык святой или несвятой, нет. Это язык. Но понятно, что его наполнение свято, поскольку на нем написано наше богослужение.
– Расскажите, как строится обучение в аспирантуре, что особенного в учебном процессе на этом этапе?
Формат обучения в аспирантуре совсем иной. Конечно, есть и привычные с первых дней учебы в семинарии лекции, но основной акцент делается на написание научного исследования — кандидатской диссертации. Здесь ты должен реализовать те навыки, которые были получены за предшествующее годы обучения. В аспирантуре я пишу работу по церковнославянскому тексту Шестопсалмия под руководством Ларисы Ивановны Маршевой. Она не перестает контролировать мою научную деятельность со 2 курса бакалавриата.
Написать и защитить кандидатскую диссертацию — непростой путь. Здесь очень важно работать не в одиночку. В нашей семинарии в этот процесс, кроме научного руководителя, активно вовлечен и ректор академии отец Иоанн, и руководитель аспирантуры Зоя Вячеславовна Макаровская, и многие преподаватели. Все они хорошо знакомы аспирантам-выпускникам семинарии с более ранних этапов обучения, но здесь они открываются по-новому, потому что планка аспирантуры намного выше.
– Вы думали о том, что будет дальше после аспирантуры?
– Сто процентов хочу быть священником. Пока склоняюсь к монашескому пути, но я здесь не хочу ставить точку. Мой папа всегда мне говорил: «Можно все рационализировать, можно обо всем подумать, можно все просчитать. Но оставь место Богу». В любом решении своей жизни надо оставить место Богу. Если раньше я был во всем уверен, что я точно знаю, как правильно, то время обучения в семинарии все изменило.
– Денис, расскажите про Ваше преподавание в семинарии.
– Основная моя загруженность сейчас на кафедре древних и новых языков. Преподаю языковые предметы, связанные с русским и церковнославянским языком. Помимо этого, преподаю методологию и написание научных работ. Помогаю студентам писать их первые научные работы на первом курсе бакалавриата. И второе направление – это катехизис. Преподаю введение в православно-догматическое богословие. Когда я стал его преподавать, то начал любить этот предмет, хотя раньше прохладно относился. Пока не начнёшь этим жить, полноценно не полюбишь. Я стал понимать православное богословие. Мне приходится часами готовиться к лекциям. Я уже прочитал 2 курса и каждый раз что-то новое туда привношу. Наконец-то я полюбил православное догматическое богословие.
Конечно, быть не только студеном Сретенской семинарии, но и ее сотрудником — удивительный опыт. Если раньше я только учился у некоторых преподавателей, то теперь помогаю им в их служении. Например, о. Иринея я хорошо помню с лекций по Новому Завету, а сейчас он духовник первого курса, и я помогаю ему обустраивать жизнь студентов в скиту. На самом деле, такая работа — это продолжение мой учебы, только в другом формате. В семинарии каждый может передать какой-то ценный опыт, но очень важно его перенять. В связи со скитом вспоминается скитоначальник о. Гавриил. С большим теплом я вспоминаю его со студенческих лет. В каком бы ты не был настроении, если встречаешь о. Гавриила, пусть даже на две минуты, остаешься с улыбкой на лице. Он всегда умел как-то очень по-простому, по-отцовски подбодрить, но и спуску за нарушения никогда не давал. Вот с такими людьми я работаю, и это большое чудо. Многие мои собратья, с которыми я вместе выполнял послушания, сидел за одним столом, теперь мои коллеги или даже начальники — это и о. Илиодор, и о. Тихон и многие другие.
Еще, конечно, очень плотно работаю со студентами в качестве дежурного помощника семинарии. Считаю, это тоже преподавательская деятельность, даже, своего рода, пастырская. Студенты видят, что преподаватель открыт, и начинают спрашивать самые разные вопросы. Такого преподавания внеаудиторного у меня даже больше. Я воспринимаю это как служение, и меня оно очень радует. Слава Богу, что у меня есть возможность послужить кому-то, передать свой опыт и хоть немного тем самым отблагодарить всех тех, кто в меня этот опыт вкладывал. Конечно, в будущем хочется быть священником. Сейчас, можно сказать, я дозрел. В 18 лет, когда поступаешь, мало что понимаешь. Сейчас осознаю, что уже не хватает реализации пастырской, того, к чему меня готовили здесь, на что меня настраивали, для чего я изначально сюда приходил. Хочется пастырской деятельности, знаете, с обычным нашим православным народом, а не только с семинаристами. Как это получится, только Бог ведает. Конечно, понимаю, что будет много запросов от людей, к которым меня не готовили здесь. Нужно будет, помимо разъяснения догматических вопросов, людей утешать.
– Для этого доброе сердце нужно иметь… Как сказал схиархимандрит Пантелеймон (Агриков), «что есть священник? Великий труженик, подвижник. А добрый, сердечный священник – отец всех».
– Да. Вижу по некоторым выпускникам, что кто-то плохо учился и стал прекрасным священником. Им было тяжело учиться в семинарии, но они замечательные священники. А другой, наоборот, учится отлично, а как человек он надменный, не близок к народу, и у него плохо все получается.
– Помимо этого, это же еще и огромная ответственность.
– Да. Я убежден в существовании духовного мира, духовных законов. Здесь ещё в чем проблема: чем больше ты человеку пользы принесёшь, тем больше искушений. Я с этим тоже многократно сталкивался. Тебя сразу начинают атаковать, очень много искушений. А чего только монахи не переживают… духовный мир очень сложный. Если ты сделаешь что-то хорошее, доброе, ты должен готовиться к обороне, как сказано в Писании: «Сын мой! Если ты приступаешь служить Господу Богу, то приготовь душу твою к искушению» (Сир. 2: 1).
Всегда так было, во всей Библейской истории. Она у нас сейчас продолжается, мы в ней живём. Было так, что были люди какие-то, которых народ посвящал Богу. В Ветхом Завете это левиты, которые несли особое служение. Всегда кто-то был особо посвящен. Другие занимались своими житейскими заботами, вели по мере сил духовную жизнь. Но всегда кто-то должен понести больше ответственности за народ. Конечно, на священниках эта ответственность прежде всего и лежит. Это ответственно и страшно, но всего бояться — плохой вариант. Господь поможет. Бог точно с нами.
– Благодарю Вас, Денис, и желаю Вам помощи Божией!
Беседовала Александра Калиновская