5002
Беседа со священником Антонием Борисовым
В конце шестой седмицы Великого поста, в Лазареву субботу, Православная Церковь вспоминает чудо воскрешения праведного Лазаря Иисусом Христом. Это победа любви, торжествующей над смертью. Это надежда всем нам живущим, что и по окончании земного пути наша жизнь не закончится. Она – начнется. Но только уже совсем другая, «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная». И всё же, обладая этим знанием, мы плачем над гробом и страдаем, теряя близких людей!
Можно ли научиться принимать смерть? Что есть Суд Божий, и что означает наша молитва перед Господом за усопших? Рассуждает преподаватель Сретенской семинарии священник Антоний Борисов.
– Отец Антоний, основной догмат нашей веры гласит, что если Христос не воскрес, то вера наша тщетна (см.: 1 Кор. 15: 14). При этом я вынуждена констатировать, что немногие люди, даже из числа воцерковленных, действительно верят в Воскресение Христово. Есть ли элемент лицемерия, может быть, и неверия, когда в том же «Символе веры» мы поем: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века»?
– Вера в Воскресение Христово – это краеугольный камень христианства. Невозможно быть христианином и не верить в Воскресение Христово. Можно по-разному себе представлять это Воскресение. И действительно, история Церкви свидетельствует о том, что, например, среди древних христиан имелись так называемые докеты, которые считали, что Христос в теле не воскресал, что Христос воскрес каким-то духовным образом, каким-то кажущимся образом или вообще не умирал. Поскольку и воплощения как такового не было, поэтому и Воскресения телесного не понадобилось. Но все-таки Воскресение Христово – это залог того удивительного христианского оптимизма, который христианство, как относительно новая вера, принесло человечеству в целом.
Например, мы говорим о важности телесного воздержания. То же самое вам скажут и иудеи, и мусульмане, и буддисты. Практика телесных воздержаний есть и за пределами христианства. Как воздерживаться, вам тоже скажут: не нужно есть ту или иную еду, не нужно есть вообще что-либо в течение какого-то времени.
Повторение тех или иных молитвенных прошений есть не только в Православии. Иудеи практикуют частое повторение молитвословий, а также мусульмане, буддисты.
Главный ответ на вопрос «зачем?» таков: чтобы быть с Христом
– Но согласитесь, что веря в Воскресение, большинство из нас все-таки страшится смерти. Можно ли говорить о том, что с возрастанием в вере возрастает уверенность в том, что физическая смерть есть только конец нашей земной жизни и начало будущей вечной?
– Думаю, что не стоит говорить о боязни смерти как о чем-то априори греховном. Ведь если мы внимательно прислушаемся к тем евангельским чтениям, которые звучат в Великий четверг, в Великую пятницу, то мы услышим описание того, как Сын Божий страшился Своей смерти, молился до крови в Гефсиманском саду, испытывая эту тоску смертную и страшась грядущего часа казни.
Это парадоксальная мысль святых отцов, когда они говорят о том, что смерть – это, безусловно, горе и, безусловно, нечто противоестественное. Я думаю, что каждый с этим согласится. Каждый, кто стоял у гроба близкого дорогого человека, знает, что во гробе лежит не этот человек. Это уже некая оболочка, некий остаток того, кого ты любишь, о ком ты скорбишь, по кому ты уже скучаешь. Прикосновение к мертвому телу не дает никакого утешения. Ты понимаешь, что это не тот человек. Это что-то иное, противоестественное нарушение значения жизни. Насколько я помню, Василий Великий прямо говорит: благ Господь, что сотворил смерть. Потому что если бы Адам и Ева продолжили уже в измененном состоянии после греха вкушать от древа жизни, то в греховности своей превзошли бы самого сатану. Смерть – это момент фиксации нашего состояния. Тот самый момент, когда всё заканчивается здесь, на земле. Там, наверху, еще продолжается или только начинается.
Отношение к смерти в святоотеческой традиции разное. Есть прогреческая святоотеческая позиция, говорящая о самостоятельном разумном существовании души после смерти тела. О том, что душа продолжает некоторым образом осознавать реальность вокруг себя. И есть сирийская традиция, которая говорит о сне души после смерти тела, что души проснутся только при Втором пришествии Христа. Это тайна, конечно. Но в традиции Церкви есть правило молиться за умерших, за то, чтобы Господь простил грехи, даровал блаженную участь загробную.
Бояться смерти… в этом нет ничего предосудительного и греховного. Это просто закон нашего естества. Мы не созданы для смерти, потому она и страшит нас.
Смерть противоестественна. И мы не созданы для смерти, потому она и страшит нас
– Вы говорите о молитве за ушедших близких. Я вижу в этом некий парадокс. То есть человек молился сам за себя, у него, предположим, не получилось вымолить себе спасение. И нам Церковь предлагает молиться за уже ушедших. Получается, что человек сам себя не смог вымолить, а мы можем?
– Парадоксальной эта ситуация выглядит, если мы ее пытаемся втиснуть в юридическую систему координат. Если мы имеем в виду, что вносим некий вклад в «банк» Святого Духа. И имеем в виду, что этот «вклад» зачтется моему родственнику, облегчит его участь. Конечно, мы встречаем иногда юридические образы, в том числе у апостола Павла. Но, тем не менее, в отношении Церкви апостол Павел прямо отстраняется от какого-либо юридического образа мысли и говорит о Церкви как о теле Христовом.
Спасение не в том, чтобы выполнить некий кодекс правил. Спасение – в уподоблении Христу
В притче о Страшном суде Христос, говоря о Своем Втором пришествии, о том, как Он будет общаться с людьми, главным в этом общении делает момент узнавания. Он говорит: «Я вас знаю, а вас Я не знаю». Потому что те, которых знаю, делами добрыми стали на Меня похожи, а другие не стали. Поэтому вы будете со Мной, потому что вы уже со Мной. А вы со Мной не будете, потому что не захотели со Мной быть. Дело не в выполнении кодекса, а в родственности или не родственности Христу.
Если говорить о молитве за усопших, то речь не о выполнении четкой инструкции. Наша молитва за усопших является не выполнением какого-то юридического предписания. Это действие является выражением нашей любви к умершему человеку, любви к Богу и выражением желания того, что если здесь, на земле, этой родственности Бога и человека не произошло, то, может быть, в загробной жизни что-то изменится. Как, каким образом – Бог весть. Но пусть хотя бы что-то станет лучше.
– В народе говорят, что через пять минут после смерти атеистов не существует. Возвращаясь к праведному Лазарю. Как мы знаем, пробыв четыре дня во гробе и воскреснув, он больше никогда не улыбался. Мы боимся суда Божиего? Что такое вообще суд Божий? Что такое страх Божий?
– Страх Божий начинается на земле до смерти. Я, памятуя об этом, всегда думаю, что если сейчас совершу что-то стыдное и греховное и настанет время отвечать за содеянное, то мне будет очень неловко.
– Именно неловко. Потому что наказание Божие не в смысле какого-то мучения. Это наказ, указание. Мы, в отличие от некоторых протестантов, не верим в предопределение к погибели, что Господь всех изначально распределил на спасенных и погибших. Мы верим, что Господь всем желает исключительно спасения. Как пишет об этом апостол Павел: Бог хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины (1 Тим. 2: 4). Это предопределение – не проявление Бога в качестве артиста, управляющего марионетками. Это предопределение, которое действует при условии нашего согласия с ним. Страх Божий – это как раз и наказание от Бога. Это понятия, которые возникают, когда мы выпадаем из естественного замысла Бога о нас. Господь для нас желает самого лучшего, хорошего и светлого. А мы по какой-то причине от этого замысла отстраняемся, отдаляемся и начинаем испытывать последствия этого выбора.
Ведь для чего нужна розетка? Чтобы туда вставить вилку. Можно ли туда вставить пальцы? Да, но последствия будут соответствующими. То же самое с Промыслом Божиим. Можно жить в согласии с Богом и следовать Его Промыслу о нас. Можно попытаться этого не делать, но последствия будут. И не потому, что Бог жесток, а потому, что не надо совать пальцы вместо штепселя в розетку.
– Святые отцы говорили: «Помни о смерти и вовек не согрешишь». И мы, люди, которые ходят на Литургию по воскресеньям, а кто-то Великим постом и чаще, все равно согрешаем. Почему же мы тогда не слушаемся? Что нам мешает? Наша человеческая падшая изначально природа? Наша лень?
– Даже апостол Павел пишет о себе: Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю (Рим. 7: 19). Недавно столкнулся с таким своеобразным объяснением в психологии. Психологи любят рассуждать о так называемых жизненных сценариях. Речь о том, что человек становится заложником семейной истории, воспитания родителей, ранних детских впечатлений. И ему практически невозможно себя переломить. Христианская православная аскетика отчасти соглашается, что мы существуем не в вакууме, испытываем на себе влияние внешней среды. Эта среда подчас нас подталкивает как к хорошему, так и к плохому. Но это не означает, что мы не имеем возможности стремиться к доброму, к исполнению заповедей Божиих.
– Многие из отцов считают, что ад – это не огонь, сковородки и прочая, прочая… Ад – это остаться без Него. Ты перешел в мир иной, а там – вакуум, и нет никого, нет света, ты один. Если мы не работаем над умением общаться с Господом, умением Его слушать и слышать, мы оказываемся в этом вакууме? Это может быть нашим личным адом?
– А вере в Бога можно научиться?
– Да, с одной стороны. Апостол Павел прямо пишет: Сие не от вас, но Божий дар (Еф. 2: 8). Это дар, который предназначен всем. В чем отличие православного христианства от кальвинизма и других ветвей протестантизма, не говоря уже об избранничестве, что кому-то дано, кому-то не дано? В христианстве этот дар веры предлагается всем. Но объективно существующий дар Божий требует нашего субъективного ответа на него. И здесь крест противостоит кругу.
Объективно существующий дар Божий требует нашего субъективного ответа на него. И здесь крест противостоит кругу
Эта закольцованность, следование логике Сартра, что ад – это другое, я замыкаюсь в границах своего бытия, этой окружности, и не хочу вылезать, хоть внутри тошно, но и вылезать наружу страшно. Крест – он ведь жизненный. Если рассматривать его не просто как символ, а как траекторию жизни, то он показывает траекторию жизни христианина: куда он должен стремиться. Но я не Юрий Гагарин и не сижу за штурвалом корабля «Восток», штурмуя небо в вертикаль. Так или иначе я остаюсь на земле, взаимодействую с этим миром, с людьми, которые меня окружают. Наряду с Божией вертикалью существует и горизонтальная любовь к ближним. И когда вертикаль совмещается с горизонталью, получается крест. Я стремлюсь наверх и не забываю о тех, кто рядом.
Источник: monastery.ru