Житие преподобного Сергия. Часть 3: Язык жития Епифания Премудрого и повести Б. Зайцева

9 октября 2017

Деятельность

Житие преподобного Сергия. Часть 3: Язык жития Епифания Премудрого и повести Б. Зайцева

Язык жития — сложная система, организованная по своим особенным правилам. О том, какими канонами руководствовались два автора, описавшие жизнь преподобного, — один в XVI, другой в XX веке, — и чего они достигли, используя те или иные средства художественной выразительности, и пойдет речь в этой статье.

Материалы для чтения статьи:

01139_hires.jpgСодержание:

Агиографический канон и язык жития преподобного Сергия

В. В. Виноградов писал о языке житий: «Этот стиль целиком базируется на системе церковнославянского языка и вместе с тем связан со строго определенными книжно-славянскими формулами изображения действий и переживаний человека, с церковно-книжными приемами изображения внутренней сущности представителя той или иной религиозно-моральной категории лица, его внешнего облика и всего уклада его поведения»[1].

Епифаний использует в своем житии преподобного Сергия Радонежского большое количество церковнославянизмов, среди которых есть и кальки с греческого, и заимствования, и даже слова, чуждые русскому языку не только во внешнем плане, но и по содержанию. Конечно же, нельзя не учитывать соприсутствие двух начал в русском письменном языке — народного русского и церковнославянского книжного, что обнаруживает набор параллельных словарных средств, вышедших со временем из употребления. Однако нельзя забывать, что для произведений Епифания был характерен стиль «плетения словес», которым было обусловлено использование, например, таких слов, как «благость» (доброта, милосердие[2]), «блаженный», «страстотерпец» (претерпевший страдания, мучения), «чресла» (книжный вариант со значением «поясница, бедра»).

Встречаются и более сложные случаи: «Ведь следует хранить тайну цареву, а дела Божии проповедовать», где вероятным представляется, что слово «проповедовать» калькирует греч. προανακηρύσσειν— «провозглашать», «провозвещать». Или: «Так же превосходит нашу немощь и ум этот рассказ», где «рассказ» происходит от слова «рассказати» — «научить, наставить». Или же: «Дьявол стрелами похоти хотел уязвить его», где слово«похоть» имело значение, отличное от современного: это желание, потребность, похотение — стремление к поступку «по хотению», или «по желанию», любые желания, которые причиняют человеку страдания и неудобство.

Для агиографической литературы характерно стремление к художественному абстрагированию изображаемого.

Также по причине использования в созданном преподобным Епифанием «Житии Сергия Радонежского» стиля «плетения словес» в этом тексте присутствует большое количество языковых приемов, не являющихся, однако, просто словесной игрой. Один из них, например, — употребление однокоренных и родственных слов, а также повторов: «О предобраа супруга, иже таковому детищу родителя быста! Прежде же подобаше почтити и похвалити родителей его, да от сего яко некое приложение похвалы и почьсти ему будеть. Поне же лепо бяше ему от Бога дароватися многым людем на успех, на спасение же и на пльзу, и того ради не бе лепо такому детищу от неправедных родитися родителей, ни же иным, сиречь неправедным родителем таковаго не бе лепо родитидетища».

Как указывает Д. С. Лихачев, это такое «нагромождение слов с одинаковым корнем необходимо, чтобы эти слова были центральными по смыслу»[3].

Кроме этого, в житии присутствует немало сравнений, основанных не на зрительном сходстве, а касающихся внутренней сущности объектов. Например: «Как некий орел, легкие крылья подняв, как будто по воздуху на высоту взлетает — так и этот преподобный оставил мир и все мирское».

Кроме того, для агиографической литературы характерно стремление к художественному абстрагированию изображаемого, которое было вызвано попытками увидеть во всем временном и тленном, в явлениях природы, человеческой жизни, в исторических событиях символы и знаки вечного, вневременного, духовного, божественного.

Поэтому язык житий должен был быть обособленным от бытовой речи. Это поднимало события жизни святого над обыденностью, указывало на их вневременной характер. Из житийных произведений по возможности «изгонялась бытовая, политическая, военная, экономическая терминология, названия должностей, конкретных явлений природы данной страны»[4]. Однако, в отличие от первого созданного Епифанием жития Стефана Пермского, в жизнеописании преподобного Сергия автор всё же стремится к большей фактичности и документальности.

Б. Зайцев совершает переложение жития преподобного Сергия на мирской язык, привнося в жизнеописание святого элементы историографии. 

Тенденция же к абстрагированию в произведении Епифания проявляется в большом количестве реминисценций из Священного Писания и из житий других святых: «Старцы, увидев это, подивились вере Стефана, сына своего не пощадившего, еще отрока, но с детских лет отдавшего его Богу, — как в древности Авраам не пощадил сына своего Исаака»; «Может даровать слепым прозрение, хромым исцеление, глухим слух, немым речь». Подобные аналогии заставляют рассматривать всю жизнь святого под знаком вечности, видеть во всем только самое общее, искать во всем наставительный смысл.

Следование языка повести Б. Зайцева агиографическому канону

Зайцев Борис КонстантиновичРассматривая особенности повести «Преподобный Сергий Радонежский», М. М. Дунаев пишет: «Зайцев в своем труде — в значительной мере именно историк, вызнающий смысл святости для судеб России».[5] Действительно, цель автора — рассказать о жизни великого святого и тем самым приблизить читателя к постижению Святой Руси — не была бы достигнута столь полно, если бы Б. Зайцев стал строго придерживаться агиографического канона, не привнося в него ничего нового. Писатель создавал свое произведение для светского читателя, обладающего мирским, светским сознанием. И язык житийной литературы остался бы чужд для подобной читательской аудитории. По этой причине Б. Зайцев совершает переложение жития преподобного Сергия на мирской язык, привнося в жизнеописание святого элементы историографии.

Язык, которым написано произведение Б. Зайцева, безусловно, далек от высокой книжности языка Епифания. Писатель широко использует имена собственные, географические названия, делает подробные экскурсы в историю. Однако это стремление к исторической точности имеет целью как можно более полное раскрытие роли преподобного Сергия в истории русской Церкви и Русского государства. Автору необходимо было ввести читателей в атмосферу того времени, иначе многое из жизни святого осталось бы непонятым.

Его стиль не высокопарный, не возвышенный и в то же время, как видим, не приземленно-бытовой.

При этом особого внимания заслуживает следующее, как отмечает Н. И. Пак, обстоятельство: «В поэтике Б. Зайцева отчетливо обнаруживается тенденция к замене чистой образности религиозной символикой»[6]. Образы, воздействующие на читателя, переводят сознание в иной мир: автор как будто пытается рассмотреть мир горний в пространстве видимого мира и понять иной смысл, выше мирского. Конечно же, это уже не чистая образность и не романтическое устремление в неведомую даль; это символика, выражающая религиозное постижение и объяснение мира.

Вот некоторые церковнославянизмы, которые использует в своем произведении Б. Зайцев.

«Однажды ночью, по рассказу преподобного, когда в "церквице"своей он "пел утреню", чрез стену вдруг вошел сам сатана, с ним целый "полк бесовский"»; «Службы начинались в полночь (полунощница), затем шла утреня»; «Потом срубили келийку и «церквицу». Как видим, например, слова «полк бесовский», «сатана» являются отсылками к агиографическому канону и сакральным текстам. А во фразе: «Утомляют жалкие дела земли» — «жалкий»(в современном же русском языке оно сродни убогий) выступает в церковнославянском в значении «бренный, не возвышенно-духовный».

Также автор использует такие церковнославянизмы либо похожие на них слова, как «хладно-серебряный», «многознаменательна», «единовластие», «убогий» (сегодня убогий означает «несчастный, никчемный», тогда как в церковнославянском языке данное прилагательное понимается как «простой, безыскусный»).

Тем не менее, в отличие от Епифания Премудрого, Б. Зайцев всё же не склонен к излишней велеречивости, плетению словес. Его стиль не высокопарный, не возвышенный и в то же время, как видим, не приземленно-бытовой. Автор, с одной стороны, не уходит в пафосность и восхваление, но с другой подчеркнуто уважительно отзывается о своем герое. Здесь нужно помнить: «Исследуя язык писателя или отдельного его произведения с целью выяснить, что представляет собой этот язык в отношении к господствующему языковому идеалу, характер его совпадений и несовпадений с общими нормами языкового вкуса, мы тем самым вступаем уже на мост, ведущий от языка как чего-то внеличного, общего, надындивидуального к самой личности пишущего»[7].

Таким образом, можно сказать, что он использует церковнославянскую лексику и стиль для того, чтобы избежать оттенка документальности и простого пересказа. И именно небольшие вкрапления церковнославянизмов делают все произведение образцом духовной литературы, к языку которой приложимо следующее замечание: «Феномен… духовной речи состоит в том, что в ней функционируют тексты на церковнославянском языке (Священное Писание, молитвы, псалмы) и речевые произведения на современном русском литературном языке (послания иерархов церкви, литургические проповеди, с которыми пастырь обращается к прихожанам, а также так называемая светская духовная речь, которая звучит за пределами храма). Это обстоятельство позволяет исследователям констатировать наличие двуязычия в рамках сферы религиозной коммуникации»[8].

Цель автора — как можно точнее передать облик преподобного Сергия — определяет специфику средств художественной выразительности.

Так или иначе, автор повести умеет выразить ясно и коротко основную мысль о своем герое:  «Его ведет — призвание. Никто не принуждает к аскетизму — он становится аскетом и постится среды, пятницы, ест хлеб, пьет воду, и всегда он тихий, молчаливый, в обхождении ласковый, но с некоторой печатью. Одет скромно. Если же бедняка встретит, отдает последнее».

Или еще: «Если всегда его душа была отмечена особенным влечением к молитве, Богу и уединению, то можно думать, что и горестный вид жизни, ее насилия, неправды и свирепость лишь сильнее укрепляли его в мысли об уходе к иночеству». 

Или же дает описания жизни:  «Трудно вообще сказать, когда легка была жизнь человеческая. Можно ошибиться, называя светлые периоды, но в темных, кажется, погрешности не сделаешь. И без риска станешь утверждать, что век четырнадцатый, времена татарщины, ложились камнем на сердце народа. Правда, страшные нашествия тринадцатого века прекратились. Ханы победили, властвовали. Относительная тишина. И все же: дань, баскаки, безответность и бесправность даже пред татарскими купцами, даже перед проходимцами монгольскими, не говоря уж о начальстве. И чуть что — карательная экспедиция: "Егда рать Ахмулова бысть", "великая рать Туралыкова", — а это значит: зверства, насилия, грабеж и кровь».

Для художественной образности очерка Б. Зайцева характерна сдержанность. Цель автора — как можно точнее передать облик преподобного Сергия — определяет специфику средств художественной выразительности.

Немногочисленные эпитеты используются не столько для украшения, сколько для обозначения основного качества объекта: «сумрачные леса», «грозный лес», «убогая келья», «чинное детство», «суровая страна», «тихий отшельник», «скромный игумен» и т.п.

Для изображения самого преподобного Сергия и его чудес Б. Зайцев использует эпитеты и сравнения, связанные со светом: «светлые видения», «дивный свет», «небесный свет», «блистающие одежды», «легкий небесный пламень», «светлый вечер», «ослепительный свет», «друг легкого небесного огня», «свет, легкость, огонь его духа», «блистательное проявление».

Очевидно, свет — основа в сфере духовной устойчивости писателя, то есть в его миросозерцании. Произведение насыщено живоносной стихией света, воспринимаемой эмоционально, неотделимой от эстетических критериев Б. Зайцева. Это создает атмосферу постоянного присутствия «небесного огня», сопровождающего преподобного Сергия. Здесь со всей очевидностью проступает православный подтекст творчества Б. Зайцева, «угадываемый в противостоянии Света и Тьмы, в представлении о жизни как о гармонии противоречий, в христианском подходе к решению философских проблем»[9].

Есть похожие сравнения и у преподобного Епифания: он называет святого «светилом пресветлым», «звездой незаходимой», «лучом тайно сияющим», «венцом пресветлым». Однако здесь эти сравнения являются составляющей частью стиля плетения словес и выполняют скорее эстетическую, нежели смысловую функцию.

В произведении Б. Зайцева изображение портрета и пейзажа приближается к требованиям агиографического канона. 

Специфика жанра жития предполагает отсутствие конкретных портретных и пейзажных описаний. В житии, написанном Епифанием Премудрым, нет ни одного изображения внешности преподобного Сергия. Лишь в одном случае автор описывает ветхую одежду святого, чтобы показать, «сколь усерден был Сергий в своем смирении, если ходил в облачении нищего». В «Похвальном слове» Епифаний дает духовный портрет святого: «Его внешность честная была прекрасна ангельской сединой, постом он был украшен, воздержанием сиял и братолюбием цвел, кроткий взором, с неторопливой походкой, с умиленным лицом, смиренный сердцем». Это изображение преподобного Сергия соответствует житийному этикету и дает представление не столько о внешности, сколько о внутреннем облике подвижника. Нет в епифаниевском житии и пейзажей. О местности автор говорит ровно столько, сколько необходимо для ясного понимания подвига преподобного, ушедшего из мира в «место пустынное, в чаще леса, где была и вода».

В произведении Б. Зайцева изображение портрета и пейзажа приближается к требованиям агиографического канона. Автор описывает преподобного Сергия как «скромного монаха», «простого с виду». Вместе с тем в одной из глав писатель дает развернутое описание внешности святого: «Как удивительно естественно и незаметно все в нем!.. Негромкий голос, тихие движения, лицо покойное, святого плотника великорусского. Такой он даже на иконе — через всю ее условность — образ невидного и обаятельного в задушевности своей пейзажа русского, русской души. В нем наши ржи и васильки, березы и зеркальность вод, ласточки и кресты, и несравнимое ни с чем благоухание России. Все — возведенное к предельной легкости, чистоте». Этот портрет не соответствует строгому житийному канону. Нельзя назвать его и реалистическим; тем не менее в нем ясно видны те черты, которые отличают преподобного Сергия от других святых, делают его выразителем русского духа, а потому чрезвычайно поучительным.

Итак, сделаем выводы. Б. Зайцев мастерски оперирует церковнославянской лексикой, не перегружая ею текст, но в то же время посредством ее придавая нужное направление стилю всего произведения. Это указывает на то, что агиография, написанная в XX в. (и произведение Б. Зайцева — не исключение), хотя и разительно отличается по своему лексическому составу, однако учитывает и сохраняет общие жанровые каноны.

Самое главное, что повесть «Преподобный Сергий Радонежский» хотя, конечно, и не стоит в одном ряду с богослужебными книгами, но тем не менее, благодаря аккуратному включению в него церковнославянизмов, можно расположить их на одном уровне.

Таким образом, «повествовательная структура зайцевского “жития” обнаруживает “трансформацию традиционных отношений житийного повествователя и героя”… Активная позиция писателя-посредника между веком Сергия и современной эпохой в противовес его каноническому самоумалению проявляется в многочисленных лирических отступлениях, размыкающих жесткие рамки житийной структуры. В них содержится утверждение-призыв о потребности человека в покаянии и очищении от грехов во все времена. Фигура русского святого предстает в таком контексте как пример духовного самостояния и сопротивления разрушающей силе обстоятельств. Именно так Б. Зайцев вносит свой “голос” в реконструкцию для современников и потомков живого облика преподобного»[10].

Иными словами, духовный путь преподобного Сергия получает еще одно самостоятельное, благоговейное и трепетное осмысление под пером жизнеописателя XX столетия, осуществлявшего по мере сил этот идеал в личной жизни и призывавшего к этому современников и потомков.

иерей Иона Скрипник

Ключевые слова: преподобный Сергий Радонежский, житие, агиография, Зайцев, повесть, жанр, язык, церковнославянизмы.


[1] Виноградов В. В. О языке художественной литературы. — М.: Гослитиздат, 1959. — С. 117.

[2] Значения слов приводятся по следующим словарям: Дьяченко Г. Полный церковнославянский словарь. — М.: Отчий дом, 1993; Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 томах. — М.: Цитадель, 1998; Ожегов С. И. Словарь русского языка. — М.: Русский язык, 1975; Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 томах. — М.: АСТ, 2004.

[3] Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы // Лихачев Д. С. Избранные работы. В 3 томах. — Т. 1. — Л.: Художественная литература, 1987. — С. 389.

[4] Там же. С. 370.

[5] Дунаев М. М. Православие и русская литература. В шести частях. — Ч. 6. — М.: Христианская литература, 2000. — С. 555.

[6] Пак Н. И. Христианские мотивы творчества Б.К. Зайцева в свете святоотеческой традиции // Феофановские чтения. Вып. 4. — Рязань: Ситников, 2011. — С. 53-62.

[7] Винокур Г. О. О языке художественной литературы. — М.: Высшая школа, 1991. — С. 184.

[8] Прохватилова O. A. Экстралингвистические параметры и языковые характеристики религиозного стиля // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 2. Языкознание. Вып. 5. — Волгоград, 2006. — С. 19.

[9] Князева О. Г.Религиозно-философские основы художественного творчества Б.К. Зайцева 1900-1920-х гг.: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. — Курск, 2007. — С. 9-11.

[10] Бараева Л. Н. Житие преподобного Сергия Радонежского в духовной биографии // URL: http://palomnic.org (дата обращения: 24.11.2016 года).


Автор:  Иерей Иона Скрипник

Картинка для анонса: Array

Количество показов: 12348

Теги: 

 Возврат к списку