Об эстетике Царства Небесного (эссе)

11 апреля 2017

Образование

Об эстетике Царства Небесного (эссе)

Размышления о природе времени, о восприятии мира, о первом человеке, о человеческом и божественном творчестве и о том, каково Царство Небесное...

Что такое настоящий момент? Настоящий момент — это точка времени, в которой будущее переходит в прошлое. Его, в сущности, и нет вовсе, это просто граница одного с другим. Может быть, поэтому так сложно, стоя перед нерукотворной, величественной красотой природы, раствориться в ней здесь и сейчас? Может быть, поэтому в руке возникает фотоаппарат, чтобы уже потом, дома, спокойно распространить созерцание этого момента в просторах прошлого, ностальгически повоздыхать и, вместе с тем, поукорять себя за то, что не выпил его красоту до дна тогда, в тот день?

Может, поэтому и не получается созерцать по-настоящему, потому что не саму красоту мы должны созерцать, а через нее — Автора?

Правда ведь, когда я остаюсь один на один со звездным небом, меня не перестает покидать ощущение, что между мной и звездами стоит какая-то стена, из-за которой разум, пытаясь схватить “сейчас”, неизбежно соскальзывает: то ответвляется мыслями в сторону, то рвется как-либо запечатлеть и “упаковать” увиденное на потом, то жаждет поделиться им с интернетом... Последний рефлекс, кстати, давно сложился в голове в такую небольшую притчу: приехал ты к старому другу-художнику в гости, а он для тебя подарок приготовил — написал прекрасную картину. Представляет он тебе этот плод своей безмерной любви, а ты, вместо того чтобы картину своими глазами прочесть и друга расцеловать, достаешь фотоаппарат, снимаешь ее, выкладываешь в сеть и ждешь комментариев, вроде “отличная фотография, молодец!..” Может, поэтому и не получается созерцать по-настоящему, потому что не саму красоту мы должны созерцать, а через нее — Автора? “Благослови, душе моя, Господа”, — твердим мы сквозь зубы внутри себя, словно дергая из последних сил ручной стартер сломанного двигателя: — “…Господи, Боже мой, возвеличился еси зело!” — выкрикивает двигатель отрывок песни и снова глохнет...

Музыка, кстати, в контексте рассматриваемой проблемы, загадочнее: рисунок читается статично, а музыка написана на самом временном потоке, тянется из будущего в прошлое. Проносясь сюжетом через злополучный настоящий момент, дергает струнки души. Музыка, в отличие от находящейся вовне природы, глубоко гнездится в нашем естестве. Рождается и воспринимается только в разуме, обладающем словом. Слово — ее стержень, а главный музыкальный инструмент — голос. Ее первозданный и высший смысл — в творчестве молитвенного пения, связи твари с Творцом. Однако, обязанная слову своим существованием, музыка способна и без него, одними лишь мелодическими конструкциями воздействовать на душу сильнейшим образом. Примером этого, хотя и экстремальным, являются некоторые языческие культы — ритмичные удары барабана замыкают время, гипнотизируют пропитанный дурманом разум и человек срывает со своей блудной души кожаные ризы, лишаясь духовного целомудрия в лесу своих фантазий и миражей.

Сложно не признать, что в нашем восприятии мира что-то не так, что-то сломано, что-то скрыто, все задумано иначе.

В общем, сложно не признать, что в нашем восприятии мира что-то не так, что-то сломано, что-то скрыто, все задумано иначе. Есть такая богословская идея о том, что природа времени, в котором мы сейчас пребываем, есть результат этого “слома”, что это время “временно”, несет определенную функцию, по исполнении которой всё принципиально изменится. Я слышал, как некоторые люди, имевшие опыт клинической смерти и встречи с загробным миром, говорили об ощущении “вечности”, то есть об отсутствии ощущения времени, и при этом, что удивительно, описывали сменяющие друг друга события. Кажется, будто прошлого и будущего не должно быть вовсе, а этот эфемерный настоящий момент должен материализоваться, растянувшись вперед и назад. И, став осязаемой, картина даст обнять через себя художника.

Когда ты рисуешь подарок любимому другу, ты опираешься на свои представления о прекрасном; будучи с ним одного естества, ожидаешь, что для него красный цвет — красный, зеленый — зеленый, синий — синий, черный — черный, белый — белый, а красивое — красиво. Сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему (Быт. 1:26) — произнес Бог после того, как нарисовал нам бесконечно прекрасную картину Своей любви.

Любовь не может быть направлена внутрь — только наружу, только к себе подобному.

Что является плодом любви, пусть на примере человека? Любовь не может быть направлена внутрь — только наружу, только к себе подобному. Она вечно изливается, не вмещаясь ни в какие сосуды. Направленная в любимого человека, она переливается через край рождением нового человека, в единой плоти составленного из двух. Никакие сосуды ее не выдерживают, даже бесконечные сосуды Бога. Так и сказано — Бог создал человека из-за переизбытка Своей Любви. Сотворил Вселенную, слепил нас из кучки земли, похлопал по свежеслепленным плечам, поцеловал и вдохнул в нас свой животворящий Дух. “Первый… как это назвать? вдох? удивительное чувство. А это — как вдох, только наоборот — назову "выдох". В середине что-то ритмично стучит, разливая по всему телу… "тепло", назову это "теплом"”. Адам открывает первый раз в истории человечества глаза и видит мир, видит неповрежденными грехопадением глазами, в настоящем моменте, во всей полноте: без прошлого, без будущего, без фотоаппарата, без саранчи мыслей и воспоминаний в голове. Он впервые видит траву, впервые наступает на нее ногами, впервые видит солнце, звезды, букашек, котиков, впервые плескается руками в воде… Все это для него вместе с ним самим — совершенно новое произведение искусства. И вся эта красота для него ценна не сама по себе, а является окном к Художнику, через которое он смотрит Ему в глаза. И, обратной творческой реакцией, Адам воспевает устами из сердца хвалебную песнь Творцу, под музыкальный аккомпанемент всей бессловесной природы. Все его существо и всякое дыхание — хвалят Господа.А потом грехопадение, человек ломается, ломая вместе с собой весь мир. У истории новая функция — исцелить нас. На человека надевается смирительная рубашка “кожаных риз”, появляется “время” в привычном нам виде. Вся красота земная стремительно сливается в бездну прошлого и вызывает все меньше удивления, проходя через настоящее; становится чем-то само собой разумеющимся и приевшимся. Мы не можем оценить эстетику листка как творческого произведения — он просто такой, какой должен быть, он естественный. Да и вообще, чему тут удивляться — все само образовалось, естественным образом, в соответствии с законами физики. Лукавый разум видит Бога каким-то скучным алгоритмическим художником — Он просто написал код и нажал пуск, а дальше все сгенерировалось само.

Для удовлетворения творческой жажды человек ищет нового... Вот только “новое” стремительно заканчивается...

Приедалось постепенно, конечно: художники рисовали людей и пейзажи и были довольны. И это тоже слилось в прошлое, приелось, надоело. Для удовлетворения творческой жажды человек ищет нового... Вот только “новое” стремительно заканчивается — путешественники не знают, куда бы еще слетать в поисках экзотических природ и культур, а художники не знают, что придумать, чем бы удивить. Ладно, давайте просто в истерике бить уже существующие идеи друг об друга и сходить с ума, а назовем это — “постмодернизм”.

И среди этого постоянного потока новизны, стремительного развития технологий, смены мод, музыкальных и художественных стилей стоит храм. Он, почему-то, не заинтересован в этом процессе, хотя и обладает ярко выраженной эстетикой — человек заходит сюда и первое, что получает, — это эстетическое впечатление. И оно, для молодого современного человека, часто, не самое лучшее — бабули в колхозных платочках слушают какую-то старческую концертную штуку. А тут еще и совершенно скучный образ Рая с облаками и ангелочками в белых тогах. “Вот это и есть Бог и религия?” Как на это можно возразить? Конечно, Церковь — организм не от мира сего, это мост в ту самую Вечность, Которая находится вне времени и Ее неизменность это символизирует. Но, с другой стороны, то, что мы слышим и видим в храме, — это ведь не прямой чувственный эфир из Царства Небесного, это музыка, которую написали люди, народ; это божественные смыслы, пропущенные через многовековую народную культуру. Достаточно посмотреть, насколько разнообразные чувства могут вызвать стили церковного пения разных стран: слушаешь одно — кажется, что ты не в храме, а на оперном концерте; слушаешь другое — покрываешься мурашками и не знаешь, где ты — на небе или на земле.
Но мне кажется, все же, что какой-нибудь даже самый невероятный и молитвенный афонский распев, если ты при этом не понимаешь поемых слов и не вникаешь в их смысл, остается хоть и высоким, но лишь душевным переживанием. Оно превозносит бессловесную часть души, подтягивает ее, настраивает на восприятие божественного смысла — но если душа, вознесенная им, не вкусит заложенное в пение слово , то это пение останется просто красивым резным киотом без иконы. Церковь — это слово. Слово — это то, что соединяет земное с небесным. Слово воплотилось и проложило через Себя путь. Ритмичным и внимательным повторением слов Иисусовой молитвы человек способен остановить время, вкусить вечность, будь он наедине со звездным небом или в шумной толпе в метро. А то, что открывается совершенным, настолько красиво и невероятно, что подвижник готов заколотить окошко своей афонской кельи, лишь бы не отвлекаться на все эти “прекрасные земные виды”.

Царство Небесное — это таинство.

Царство Небесное — это таинство. Это значит, что, взаимодействуя с нами, Оно находится вне поля наших представлений и ощущений. Единственное, что в явной форме сюда долетает, — это слово, и единственное, чем душа может ответить, — это “поверить на слово”, это вера. Что-то таинственное есть в каждом из нас, частица этого Царства… Может, эта частица и входит в реакцию со входящим Словом и, схватив за шиворот все наше “плотское мудрование”, тащит его в храм, продираясь сквозь злых бабулек, непривлекательное пение, лицемерие, скандальные новостные сюжеты о Церкви и прочее… Мне кажется, Господу умилительно смотреть на человека, который, не лицезрея никаких чудес, не испытывая на службе никаких сильных чувств, не получая никаких ощутимых впечатлений от таинств (“Ой Лукерья, причастилась и так хорошо сталооо! такая благодать!”), атакуемый житейскими скорбями продолжает твердо верить и тихо радоваться. Наверное, об этом сказал Фоме Господь: Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие (Ин. 20:29).

“Если бы человек знал, что Господь приготовил ему в Царствии Небесном, он готов был бы всю жизнь просидеть в яме с червями” — эти небезызвестные слова преподобного Серафима Саровского красноречиво демонстрируют истинный контраст между земным и небесным творчеством. Представляю, как, встретившись с последним, окажется, что мы были словно аборигены какого-нибудь карго-культа : пролетая когда-то очень давно над лесом с заблудившимся в нем человечеством, Творчество сломалось и рассыпалось в воздухе, забросав своими осколками и грузом весь лес. Аборигены, набросившись на останки, понаделали себе из дерева и соломы их копий; из чего-то сделали одежду и украшения, из чего-то музыку и поэзию, из чего-то живопись… Тысячи и тысячи лет племена культурно развивались вокруг этих осколков, сделав с ними все, что только можно; совершенно уже не представляя их истинный смысл, израсходовали весь их потенциал в последних припадках постмодернизма. И вдруг, Творчество вновь предстает перед нами живым и цельным, исполняющим свою оригинальную, высокую цель… Мы вглядываемся в Него и начинаем узнавать детальки: “вот из этого кусочка была сделана та песня, что когда-то будоражила мое юное сознание; а этим я сам пользовался, когда пытался рисовать; а вокруг этой детальки столько шума всегда было! а она вон оказывается для чего нужна. А это вообще какие-то новые части, мы таких не видели”… Хотя, скорее всего, нам будет не до воспоминаний — будет только сейчас и навсегда. Ныне и присно!

Александр Громотков, семинарист II курса

Автор:  Александр Громотков

Картинка для анонса: Array

Количество показов: 14295

Теги: